Избранное

— Каждый получит ноль целых одну сотую часть яблока! — сказал Васак тоном нескрываемого превосходства и гордо посмотрел на меня.

— Ну а как русский язык? — спросил я, проглотив пилюлю. — Что сейчас проходите?

Прищурив правый, потом левый глаз, Васак с лукавым видом ответил:

— Далеко забрались, на лошади не доскачешь.

Я промолчал и с тоской поглядел на висевшую на привязи руку. Пальцы на руке шевелились, но лубки у предплечья все еще жгли кожу.

Васак встал. Ему надо было спешить в гончарную, где он по-прежнему работал после школы.

— Да, чуть не забыл, — сказал он как бы невзначай, — завтра я делаю карас… Сам Амбарцум заказал мне его.

Это было уже слишком! Он просто издевался надо мной.

— Брешешь ты все! И насчет десятичных дробей перехватил, и с русским выдумал, и карас тебе никто не заказывал. Все врешь!

Васак, не ожидавший такой ярости, засиял от удовольствия. Ни дружба, ни привязанность, которыми мы были связаны, не мешали ему, если представлялся случай подразнить меня.

Признаться, и я не упускал случая посмеяться над ним, но Васак, нащупав слабую струнку, обычно пускал свои стрелы без промаха.

— Чего ты сердишься? — сказал он с напускным равнодушием. — Разве я виноват, если мы уже все басни Крылова выучили, и я стал варпетом, пока ты валялся в постели?

— Утри нос, варпет! — закричал я, пылая гневом.

Васак повернулся, делая вид, что уходит.

— Ну, я пойду, — сказал он спокойно, — а то, чего доброго, со сломанной рукой еще в драку полезешь.

Я и в самом дело готов был схватить первый попавшийся предмет, чтобы послать ему вдогонку. Но рука у меня застыла в воздухе. Васак тоже отступил от дверей, прислушиваясь.

Во дворе мать разговаривала с Асмик.

— Тетя Вардануш, — донесся знакомый голос, — как здоровье Арсена? Поправляется?

— Поправляется, дочка, спасибо. А чего, милая, не зайдешь? Раньше сама заходила, уроки брала.

— Я, тетя, сейчас не хочу беспокоить его. Пусть поправляется.

— Все-таки зашла бы, Асмик-джан. Арсен будет рад.

— Сейчас, тетя, не могу, мне по делу в одно место надо бежать, а на этих днях непременно забегу.

— Приходи, приходи, доченька.

— До свидания, тетя, кланяйся ему.

— До свидания, детка, спасибо.

Голоса замерли. Было так тихо, что слышно, как удалялись шаги.

— Ушла.

Мы посмотрели друг на друга и облегченно вздохнули.

II

Сегодня Вачек был необыкновенно задумчив. Соседская кошка, охотившаяся в потемках, забралась ему на колени. Он отшвырнул ее от себя. Даже на задиристые выходки Аво не обратил никакого внимания.

Молча отсидев положенное время, Вачек ушел не попрощавшись.

Мать сказала, глядя ему вслед:

— Вот живи теперь, когда последний кусок изо рта вынимают!

— О чем это ты, мама? — спросил я.

— Ничего, сынок, лежи.

Я лежу, стараюсь думать о чем-нибудь другом. Но печальный вид Вачека вытесняет из головы все другие мысли.

— Ты заметила, мама, как выглядел Вачек?

— С чего ему радоваться, Арсен-джан?

— Все-таки…

Мать молчит. Я не оставляю ее в покое:

— Может, дядя Мухан болен? Или еще что случилось, мама?

— Ничего не случилось, бала! А дядя Мухан пребывает в добром здравии.

— А я знаю, почему Вачек нахохлился, как мокрая курица, — смеется Аво.

Он словно не замечает предупреждающие знаки, которые делает ему мать, и выпаливает:

— У них папахоносцы весь хлеб утащили!

— Ну что тут такого, немного муки унесли? У других и не то берут! — Мать явно старается сгладить впечатление от сообщения Аво.

— Как ты можешь говорить так, мама? — вспыхиваю я и чувствую, как голос изменяет мне. — Разве ты не знаешь, что значит для них хлеб! Это от гордости! Они такие же нищие, как и мы.

— Знаю, Арсен, лежи.

— «Лежи», «лежи»! — еще больше горячась, бросаю я. — Чего вы меня все укладываете? Я и так счет дням потерял, с тех пор как валяюсь тут. Дай трехи, пойду проведаю тетку Нахшун.

Я сделал движение, стараясь приподняться, но внезапная боль пронзила мне руку.

Когда боль в руке унялась, я спросил:

— Мама, а что Аво, получил еще зерна?

— Обернуться мне вокруг его головы — получил! Как не получил?.. Этим и живем.

— А намного еще хватит?

— Хватит, бала, не беспокойся.

В это время снаружи раздались крики гуся. Мать подошла к зарешеченному окну.

— Что это, мама?

— Что еще может быть? Карабед несет под мышкой гуся.

— Чьего?

— Наверное, уста Савада. Он от него вышел.

— А у нас они были?

— Были, да ничего не нашли.

В дверь постучались. Мать мелко перекрестилась. Дед сказал:

— Открой, сноха. Чего нам бояться? Может, они еще обронят нам чего-нибудь?

Дверь распахнулась. В избу ввалилось несколько папахоносцев.

— Так это же уста Оан, наш нищий гордец. Чем у такого разживешься? — говорит один из них разочарованно и поворачивает обратно. Остальные уходят за ним.

Дед усмехается им вслед:

— Ничего так и не обронили? Жаль…

Наконец-то я могу выбросить моток ниток из-под мышки! Кость срослась! Я теперь двигаю пальцами и всей рукой. Но боль все еще не покинула меня. Малейшее движение — и тысячи иголок впиваются в руку.

В школу я не хожу. В гончарную тоже. Мать боится, что я как-нибудь поврежу руку. Поэтому она не дает мне ничего делать.

Но на месте мне не сидится. Улучив момент, я убегаю из дому.