Избранное

Нет, мы теперь уже не те, какими были. Мы растем, отметины на кривом грабе поднимаются все выше и выше.

Мне повезло. На моем пути попались хорошие учителя: дядя Мешади, Шаэн, парон Михаил, каменщик Саркис, жестянщик Авак, кузнец Кара Герасим, гончар Мкртич, Седрак, Сако…

Мое сыновнее спасибо вам, наставники и друзья!

Боже упаси, если кто подумает, что этим я сколько-нибудь умаляю Апета, а тем более деда, без которых нетрудно было запутаться в дебрях невзгод. Отнять у меня деда или Апета — это все равно что изготовить кувшин, не примешав к глине люснивега. Да что там! Какой из меня или Васака вышел бы порядочный человек, не будь деда или Апета!

…Скрипит колесо. Красная глина, наваленная посреди гончарной, чавкает под голыми пятками Аво. Молодец, братик! Он так наловчился, что успевает готовить глину одновременно и мне, и деду.

Дед говорит, склонившись к вертящейся перед лицом глиняной массе, будто говорит не нам, а ей.

— Старый царь умирал… Умирая, он призвал к себе единственного сына, царевича Вачагана, и сказал ему: «Сын! Обширны мои угодья и владения. Одному тебе управлять будет трудно. Выбирай себе жену не по знатности, а по уму. Пусть будет она тебе помощницей…»

Я понимаю, почему дед затеял рассказ про мудрую Анаит [87].

Дочь пастуха, Анаит, избранная царевичем Вачаганом, отказывается выйти за него замуж, пока он не научится какому-нибудь ремеслу. Вачаган, послушав Анаит, учится искусству ткать ковры. Это потом спасает его от смерти.

Трудно пересказать речи деда, не испортив их, не обеднив его цветистый язык. Но преимущества деда перед нами не в одном только его умении рассказывать. У деда был непочатый край времени, он нисколько не стеснял себя.

Этот рассказ, который мы привели, он растянул на целый месяц.

Изо дня в день с неослабевающим вниманием мы вслушивались в глуховатый голос деда, отдававшийся в пустых посудинах, а потому слышный в самом отдаленном уголке гончарной. Смакуя, представляя в лицах тех, о ком шел рассказ, обрывая его на самом интересном месте, дед вел нас по дебрям старины, как поводырь слепого. Рассказом этим был пойман на удочку и Васак.

Надо было видеть стариков, деда и Апета, расточавших похвалы мудрой Анаит!

Для убедительности они водили нас на кладбище, показывали большие надгробные камни со стершимися надписями.

«Вот здесь покоятся они, царь Вачаган со своей женой Анаит. Царство им небесное…»

Очень часто старики путали камни, но мы верили, что они действительно погребены именно здесь, на нашем кладбище.

— Молодец Анаит! Если бы она не заставила царевича научиться ткать ковер, то он непременно погиб бы, — говорю я, чтобы задобрить стариков.

— Его спасло ремесло, — вставляет Аво.

— О, — поднимает палец дед, — ремесло — это вроде живительной влаги! От него всегда хорошие всходы.

— О, — в тон ему замечает Апет, — оно, скорее всего, исцеляющий бальзам! Без него всегда бесплоден человек.

Как-то вечером пришел к нам Карабед. Потребовав перекусить, он за едой поделился новостями:

— Ну, мука получена. Скоро будем с хлебом.

— У кого она?

— У Вартазара.

— Так, — буркнул дед, — подходящее место нашли.

Карабед рассердился:

— Что ты, старик, на всех наговариваешь? А по-моему, Вартазар — самый порядочный человек на селе. Все вы его мизинца не стоите.

— Это смотря кто покупатель.

Карабед не понял намека.

Известие о муке, что греха таить, взволновало и деда.

— Карабед, ты человек немаленький — с большими людьми сидишь-встаешь. Не слышал, что умные люди толкуют про американцев, с чего это у них такая жалость к нам? — спросил дед.

— Э, уста, опять за старое!

— Вот, к примеру, я, — продолжал дед, — если делаю кувшин, то знаю, почему и для какой надобности. Знаю, что в этот кувшин люди будут лить вино или воду. А что будут лить американцы в свои кувшины? Ведь не на ветер же бросают муку?

— Почему на ветер? Как старший брат своей сестре…

Дед зажмурился.

— Так-то так, но нельзя ли это сказать по-ученому, Карабед? — попросил он. — Хоть и темные мы люди, но тянет к умным словам.

Карабед сидел, спесиво развалясь на подушке.

— Почему нельзя?

Он откашлялся, нахмурил лоб, напрягая память, затем залпом выпалил:

— За покровительство державе-покровительнице обещается особое положение во внутренней жизни!

— Ого! Так почему же после этого болтают, что мы нищие? Какие мы нищие, если Америка смотрит нам в карман?

Карабед насупил брови, но не проронил ни слова. Видимо, ссора не входила в его расчеты.

— Слушай, старик, — после некоторого молчания обратился Карабед к деду, — хочешь получить муку?

— Если скажу «нет» — поверишь?

— Не поверю.

— Ну и правильно! Кто от муки откажется в такое время?

— Ты можешь получить ее, если сделаешь один пустяк, — сказал Карабед.

— Какой именно?

— Во время выборов проголосуешь за дашнакский список.

— Выборов? Каких выборов? — не понял дед.

— Скоро будем выбирать наше правительство.

— Так… — изменился в лице дед. — А если муки нам не надо?

— Как же не надо?

— Мне больше опестыши по вкусу.

— Подумай, уста! — сказал Карабед, повышая голос. — Еще завтра и послезавтра у тебя будут в запасе. Ты же не хочешь уморить семью голодом?