Избранное

— Мама… — сказал я и почувствовал, как голос у меня дрогнул, — мама, зачем ты все горюешь о нем? Ведь он бил тебя.

Мать подняла на меня глаза, и я понял, какую причинил ей боль.

— Бил? Вы только кулаки и видели. Малы вы еще были, не знали отца.

— Прости меня, мама! — простонал я, чуть не плача.

— Бог простит, сынок.

Спицы в руках матери задвигались быстрее. Ее опущенное печальное лицо постепенно светлело, освещенное каким-то внутренним светом.

— А душа-то какая была у него! Взглядом не окинешь! Широкая-преширокая и добрая. Ты не смотри, что он иногда кулаками разговаривал. Это от тоски. Ему тесно было в гончарной твоего задиристого деда! Тесны были ему наши горы. Иная звезда сияла над ним…

V

Кто-то пустил слух: завтра будут делить земли богатеев. Ночью мало кто спал, — разговорам, пересудам и спорам не было конца.

Едва рассвело, мы с Аво улизнули из дома. У высокого скалистого обрыва за селом толпились женщины и дети. Отсюда, от бровки обрыва, хорошо видны поля, пастбища, скалистые взгорки. Там, далеко-далеко, уменьшенными, как в перевернутом бинокле, бегали люди, оживленно размахивая руками. У многих в руках были винтовки. Те, что побогаче, держались в стороне, опираясь на ружья.

Солнце уже взошло, все кругом озарив розовым светом. Мы стояли, прижавшись друг к другу, притихшие, взволнованные радостным чувством — сегодня будут делить земли богатеев.

— Боюсь за деда, — шепнул я Варужану, стоявшему рядом со мной, — он горячий, ввяжется в спор, — пристрелят.

У Варужана самого дрожали колени и губы были белые.

— Тебе-то беспокоиться нечего, твой дед хитрый: пошумит — и только. А вот мой отец всегда первым в драку лезет, — хмуро отозвался он.

— Пойдемте туда, поглядим, — предложил Аво.

Мы двинулись к полю. С нами была и Арфик. Шествие замыкал Мудрый.

Спустившись с плато, мы побежали по отлогому склону. Внизу чуть слышно шумел Чайкаш. По небу проплывали набухшие дождем облака. Переваливаясь друг через друга, они то и дело закрывали солнце, и тогда кругом темнело, как перед грозой.

— Говорят, Вартазар в Шушу послал гонца за стражниками, — сказал Мудрый по дороге.

— Ну это тебе не старое время, чтобы стражниками пугать, — заметил Аво, — нынче царя нет. Кто будет посылать стражников?

В горах отдалось и покатилось эхо.

— Что это, стреляют?

Мы прислушались. Один за другим загремели еще выстрелы, подхваченные эхом.

В следующую минуту мы уже неслись по косогору, не разбирая тропинки. Колючие ветки шиповника, цепкая ежевика хватали нас за пятки, в кровь раздирая кожу. Но мы бежали, не чувствуя боли.

На пригорке остановились, еле переводя дух. Перед нами, словно в кипящем котле, метались люди. Вот вынырнул гончар Мкртич, отец Варужана, с вилами в руках, и снова скрылся в толпе. Вот налетел на человека с ружьем, сбив его с ног, дядя Мухан. То тут, то там мелькала долговязая фигура цирюльника Седрака.

— Стражники! — вдруг вскрикнул над моим ухом Сурик.

Я оглянулся. Вдали по дороге, идущей из Шуши, мчались всадники. Спотыкаясь, перелетая через кусты, мы врезались в толпу:

— Эй, остановитесь! Стражники!

Никто не обращал внимания на наши крики. Вокруг шел рукопашный бой. У свежевспаханного поля несколько человек, навалившись на Согомона-агу, катали его по земле. Невдалеке лежал ничком, защищая руками голову от ударов, Вартазар.

Каменщик Саркис, наскочив на нас, взмахнул вилами:

— Вас тут не хватало! Айда домой!

— Бегите, дядя Саркис, — стражники! — крикнули мы.

— Правда? — сразу остановившись, спросил он.

В это время из-за бугра выскочили верховые. На минуту придержав коней, точно любуясь открывшейся перед ними картиной, они оглядели поле брани, затем вдруг рассыпались по откосу и, размахивая нагайками, с гиканьем понеслись на нас.

_*

Дед сидел на кошме и прикладывал к синякам на лице пятак. Столкновение с карателями не прошло для него даром.

На растопыренных пальцах деда покоилось блюдечко, из которого он тянул чай, заваренный на травах, и после каждого глотка посасывал опущенные книзу усы. От блюдечка, от усов дедушки, мокрых от чая, пахло весенней живицей, шиповником, мятой. И весь он как бы был пронизан покоем и неистребимым запахом поля. Но за оболочкой видимого спокойствия угадывалась трудно скрываемая тревога: при каждом шорохе во дворе блюдечко на пальцах вздрагивало, роняя на колени темные капли крутого чая.

После попытки разделить земли богачей по селу пошли повальные аресты. Хотя судьба милостиво обошлась с дедом, избавив его от суровой кары, ему все казалось, что власти спохватятся, придут и за ним.

Когда однажды во время чая дверь, жалобно завизжав, пропустила в дом несколько фигур, блюдечко на дрогнувших пальцах деда выплеснуло на колени все содержимое.

То была депутация от стариков. Среди пришедших был и дядя Мухан, наш кум.

— Отлично! — сказал дед, выслушав стариков. — Но чем может быть полезен человек, который всю жизнь копошился в песке?