Тропинка ведет нас все дальше и дальше. Мы часто спотыкаемся. Под ноги попадаются уцелевшие комья — свидетели того радостного утра, когда Саркис делил землю.
За поворотом дороги, откуда открылся вид на необозримые поля Вартазара, вдруг послышалась песня.
На склоне горы три пары быков, запряженные цугом, тяжело тащили за собой маленький железный плуг. На ярмах, спинами вперед, сидели погонычи. Они-то и пели песню, которая заставила нас остановиться.
Один из погонычей высоким речитативом выговаривал оровел, все остальные дружно подхватывали, прибавляя только: «Я-о-о!»
Мы прислушались.
— Хорошо! Слышишь, Арсен? — спросил дед.
— Да, дед.
— Не узнаешь нашего?
— Узнаю, дед. Это он поет оровел.
Дед взглянул на меня. По тому, как сияло довольством его лицо, нетрудно было понять, что он знает это и сам.
— Как находишь оровел?
— Ничего, дед.
— Слабо сказано, юноша. Первым идет, чуешь! А слова какие? Это тебе не резинку жевать!
Аво пел, и слова его песни звонким эхом отдавались в горах:
Мы приблизились. Теперь уже можно было различить лица пахарей.
Как только Аво заметил нас, полились его шуточные оровелы:
Хор тянул:
Хлесткая оровел провожала вас до самых гумен.
Только тут дед приостановился на секунду и, прислушиваясь к далекому голосу, покачал головой:
— Чертенок! Права была бабушка, второго такого не сыскать!
Только не думайте, что наш Карабах на краю государства лежит, а Нгера вовсе на карте нет, значит, мы вроде недотеп-несмышленышей, ничего не смыслим, ничего не знаем. Как бы не так!
— Дядя Авак, — спросил я однажды перехваченным от волнения голосом, — это правда, что коммунисты в Баку получали в день по осьмушке черного хлеба? Ну почти столечко… — И я показал кончик пальца.
Дядя Авак грустно улыбнулся:
— Да, ребята, правильно. Плохо было с едой в Баку. Враг стоял близко.
Он свернул цигарку, закурил и продолжал:
— Так и работали. В России ведь шла война. Наша нефть нужна была ей. И голодающий Баку посылал корабли с нефтью.
— А Россия, дядя Авак? Россия помогала Баку?
Я не вижу лица дяди Авака, дым, густыми клубами вылетая изо рта, по-прежнему мешал мне разглядеть его.
— Еще как! Без ее помощи столько месяцев не продержались бы. Советская Россия посылала пароходы с продовольствием. Но англичане подстерегали их на море. Сколько пароходов пошло на дно!
— Ох, опять эти англичане! — скривил лицо Васак. — Что им надо?
— Нефть, — ответил жестянщик. — Это ведь от них такие слова: «Если нефть — королева, то Баку — ее трон». Троном этим завладеть хотят.
По селу медленно катится арба. Грохот от нее стоит по всей улице. Это арба Вартазара.
По обе стороны идут с винтовками за спинами Карабед и Самсон.
Шествие замыкал сам Вартазар. Да, да, Вартазар, не ослышались. Не тот Вартазар, который совсем недавно был так любезен со всеми. При встрече не только кланялся, но и заискивающе уступал дорогу каждому. Нет, нет, совсем другой Вартазар, обернувшийся Сев-шуном, как некогда окрестил его Азиз.
Арба останавливается почти у каждого дома.
— Эй ты, выходи! — кричит Самсон.
На окрик из ворот выбегает перепутанный хозяин. Короткий разговор, ругань хозяина, причитания женщин, угрозы Вартазара, подкрепляемые прикладами Самсона и Карабеда, — и арба двигается дальше, таща за собой привязанного к задку теленка, осла, а иногда и корову.
Вартазар взыскивает долги. Одному он припомнит остаток долга за винтовку, которую сам же насильно всучил два года назад, когда в Нгер примчался всадник от дашнаков, другому — проценты за не вовремя возвращенную ссуду, третьему — полмеры зерна за какой-нибудь еще не полностью отработанный долг.
Нгерцы со страхом взирают на эту арбу. Они знают: остановится арба у двора — и живности в нем как не бывало. А попробуй не дать, когда Вартазара сопровождают вооруженные дашнаки?
Так однажды дядя Мухан лишился телка, которого откармливал для продажи. Вместе с потерей телка рухнула надежда купить семена для нового посева. Вскоре пришлось дяде Мухану расстаться и с ослом. Он тоже последовал за вартазаровской арбой.
Остыл очаг и в доме Апета. Люди Вартазара увели его первотелку. Перестал виться дымок — символ благополучия дома — и над крышей дяди Саркиса.