Избранное

Арба не остановилась около нашего дома. У нас была винтовка старого образца, которую дед повесил на самом видном месте, и мы не брали у Вартазара оружия. А может быть, по другой причине? Кому-кому, а Вартазару известно, какие мы плательщики, чем можно разжиться в доме, где давно забыли о куске хлеба.

Когда арба, громыхая высокими колесами, прошла мимо нашего дома, дед сказал:

— Брюхо набито, да глаза не сыты. Подожди, Вартазар, сам знаешь, и козу и овцу каждую за свою ногу вешают.

Медленно катится арба. Не арба, а сама беда, казалось, шагает по нашей земле.

Много обид терпит бедный люд от Вартазара. Пришли дашнаки — еще хуже стало.

Вечером к нам прибежала Мариам-баджи. Карабеда дома не было. Она отвела мать в сторону, чтобы передать новость, но от радостного возбуждения говорила так, что ее голос услышали бы из самого дальнего угла дома.

— Соседка, — жарко шепчет она матери. — Шаэн объявился! В горах бьет супостатов!

Мать часто-часто крестится.

«Так вот почему Шаэн переоделся нищим, — вспоминаю я нашу встречу по дороге в Шушу, — это он ходил по деревням, как Аван-юзбаши, войско свое собирал!»

В Нгере из уст в уста передавались новости о делах партизан.

Партизаны, партизаны! Этого не скроешь, нет. От них не по себе дашнакам и в Нгере.

Ночью — шаром покати, не встретишь на улице солдата. Если ходят, то скопом, при оружии, опасливо оглядываясь по сторонам. Понятно, партизаны — это уже тебе не Аво со своей кавалькадой!

VIII

Как-то вечером к нам пришел дядя Мухан. Карабеда, нашего постояльца, дома не было. Дядя Мухан навещал нас изредка и почти никогда не ссорился с дедом. Дед усадил его рядом с собой и, чтобы чем-нибудь занять, сказал:

— Сдается мне, кум, что в этом году будет хороший урожай.

— Что проку в том, что в чужом кармане звенят монеты! — мрачно отозвался тот.

Дед долгим, внимательным взглядом посмотрел на дядю Мухана, будто видел его впервые. Теперь и я смотрел на него как на чужого. Встретясь с ним где-нибудь в дороге, я не узнал бы его. Лицо осунулось, почернело. Десятки новых морщинок разветвились по его лицу.

— Сноха, подай-ка чаю.

Мать поставила перед дедом и крестным две кружки чая. Дед пил из блюдечка, дуя и обжигаясь. Он не сводил глаз с крестного.

— Что случилось, кум, не болел ли? — спросил дед, обсасывая усы.

Дядя Мухан отхлебнул, обжегся чаем и отодвинул от себя кружку.

— Послушай, уста, — сказал он, глядя перед собой, — что делает охотник, если в силок, поставленный на куницу, попадает ободранный хвост шакала?

— Он ставит силок в другой раз, — ответил дед, не спуская глаз с Мухана. — Но почему ты со мной побасенками разговариваешь, кум? Кто понукал твоего осла?

Дядя Мухан снова принялся за чай и снова не допил его. После некоторого раздумья он сказал:

— Хмбапет прислал своих папахоносцев и требует у меня десять караваев белого хлеба.

— Недурной аппетит у этого молодчика! — усмехнулся дед. — Как это он не сообразил потребовать еще и мотал? [64]

Дядя Мухан взялся за остывший чай. Пил он хмуро, сосредоточенно. Дед сказал:

— Хозяину съеденного барана жаль, волку — оставшегося. Что делать, надо дать.

— Дать? — взвизгнул дядя Мухан, и жилы у него на шее вздулись, словно его душили. — Дать, а самому что прикажешь делать, парон Оан? Как петуху, взобраться на курятник и кукарекать?

— Нет, зачем же? — ответил дед. — Я же говорил: ставить силок и ждать куницу.

Дядя Мухан поднял глаза и встретил взгляд деда. Оба тотчас же отвели глаза. Страдальческая улыбка застыла на их лицах. Теперь они как две капли воды были похожи друг на друга, только один помоложе, другой постарше.

Много хлопот было у нас с постояльцем, всего не перечесть. Вылупится цыпленок из яйца, а Карабед уже подсчитывает дни, когда можно его прирезать. Испечет мать хлебец — только его и видели.

Благо, если бы один кормился. А то повадился таскать с собой дружка, головореза Самсона.

Надо сказать, Карабед и Самсон сдружились, едва дашнаки разместились у нас. Вместе они играли в жгут, вместе ходили по дворам, охотясь за живностью, и, нализавшись, называли друг друга не иначе, как «Самсон-джан», «Карабед-джан».

— Ну, соседка, чем сегодня попотчуешь гостей? — бросает Самсон матери еще с порога.

Мать чем могла кормила их. Вытирая рукавом рот, Самсон неизменно говаривал:

— Кормишь нас будто цыплят. Предупреждаю, соседка, плохо кончится дело!

Но «стол» от этого не становился богаче.

По-прежнему с утра и до вечера на кровлях домов папахоносцы играли в жгут. Бывало, вдруг возня на крыше прекращается, и они кидаются к своим коням, наполняя улицу гиком и свистом.

Так у дашнаков заведено: где-нибудь в округе обидят богача или задержат недоимку — как очумелые несутся расправу чинить. Недаром наш хмбапет у всех на языке: цепным псом в селах прозвали.

Когда каратели проносились мимо нашего села, дед, тяжело вздыхая, говорил им вслед:

— Эти прорвы скоро наши кости обгложут. Управы на них нет.

_*