Избранное

— Ходят эти кочи [65] с абдулла-бековским щенком и собирают по дворам налог. Пришли они к Мусе Караеву. А как на грех, он только вернулся из Евлаха с пустым мешком. Кочи — к нему: плати, мол, эти самые «закият» и «ушуру». Муса возьми да и выскажи им все. Чуть насмерть не избили беднягу. Потом обложили дом сеном, как ваши папахоносцы дом Новруза-ами, и сожгли. Но Муса успел бежать. Вместе с сыном и всей семьей. Теперь, говорят, у Шаэна, к партизанам пристал.

Последние слова Боюк-киши произнес совсем тихо.

— Да, уста Оан, это правильный путь, — заключил он после минутной паузы так же тихо. — В такое время в тени не прожить.

— Путь верный, — в раздумье произнес дед. — Большие люди благословили его.

«Али, мой друг Али — партизан!» — думал я свое, слушая разговор взрослых.

Вспомнился мне тот час, когда Али из рогатки целился в затылок Селиму, сыну Абдуллы-бека, его сузившийся злой глаз, устремленный в развилку рогатины.

Дед и Боюк-киши продолжали шептаться. Они никак не наговорятся — давно не виделись.

— Одного только боюсь, кирва: как бы эти папахоносцы и кочи, спевшись, не отдали нас на растерзание туркам, — отвлекает меня от моих мыслей дедов голос. — Зарок, что ли, дали янычары всех армян перебить? Не мне говорить, не тебе слушать, что они творят.

— Не споются, уста, — утешал Боюк-киши. — Да и защита есть — Шаэн и Гатыр-Мамед.

— Гатыр-Мамед? Это кто? — спросил дед.

— Наш азербайджанский Шаэн. Немало достается от него мусаватистам и их покровителям!

На улице раздался цокот копыт. В доме все замерло.

Конный патруль объезжал село.

— Надо уходить, — сказал дед, когда стук копыт замер вдали. — Не ровен час, накроют дома — беды не миновать.

Дверь легонько скрипнула. Две тени одна за другой скрылись за ней. Дед не сразу вернулся. Должно быть, по обыкновению, пошел проводить Боюк-киши.

X

Из тюрьмы вернулся дед Аракел. Как ни в чем не бывало он снова принялся чинить арбы.

Когда спрашивали, как это случилось, что его выпустили, он неохотно поводил плечами, отвечал немногословно:

— Так и выпустили… Что тут интересного!

Только мы с Васаком знали, как его освободили, и гордились своей осведомленностью.

Дед Аракел по-прежнему был с нами ласков и в сотый раз рассказывал свою историю:

— Сижу я в темном подвале, в Аскеране [66], и чувствую, как по ногам крысы бегают. А я до смерти не люблю эту тварь. Глаз не смыкаю, все думаю: засну — они меня загрызут насмерть.

Хотя мы уже слышали это, нам опять стало жутко.

— Сижу месяц, сижу другой, еда — хлеб один да вода. Я ем, пью и думаю: «Погиб. Уморят меня тут псы поганые». И так тоскливо у меня на душе…

Дед Аракел перевел дух и как-то снизу вверх оглядел нас:

— Да что вы, чертовы женихи, трясетесь? Это ведь уже прошло. Где я был, там меня уже нет.

Откашлявшись, он продолжал, постукивая топором:

— Как-то распахивается дверь, в камеру входит человек вооруженный: с одного боку сабля в серебряных ножнах, с другого — деревяшка с пистолетом. Спрашивает: «За что, дед, тебя посадили?» «Ну, — думаю, — спасение пришло». Встал, поклонился и говорю ему: «Стражника, сынок, неосторожно оглоблей хватил, а он взял да и помер». Человек щелкнул крышкой маузера, прошелся по камере и говорит: «Если, дедушка, каждый будет так хватать — властей не напасешься, лучше уж сиди тут!» — и вышел, хлопнув дверью. После я узнал, что это был сам главарь аскеранских дашнаков. «Ну, — думаю, — теперь мне, видно, сгнить тут». Сижу и ругаю себя последними словами.

Проходит неделя, другая, и вдруг среди ночи выстрелы: забегали люди, а кто-то снаружи сорвал дверь с петель и ворвался ко мне: «Дедушка Аракел, жив?» — спрашивает. «Жив, — говорю. — А что теперь со мной будет?» «Собирайся живо, выходи», — слышу отчетливо. А в темноте я не разглядел вошедшего и решил, что кто-нибудь вздумал опять надо мной посмеяться. «Куда я пойду, мил-человек? Убил стражника, так дай уж свой срок отсидеть». А вошедший смеется: «Эх, дедушка Аракел, я думал, ты поумнел, а ты все таким же остался». Голос показался мне уж очень знакомым. Подхожу ближе, смотрю в лицо, и что же вы думаете, кто?

Он перестал стучать топором, огляделся по сторонам, потом шепотом:

— Шаэн. Да будет свет очам матери, которая родила такого сына! Вывел он меня на свет божий и говорит: «Иди, делай себе арбы, они нам еще пригодятся. А нгерцам скажи, пусть у них не опускаются руки, недалек тот день, когда мы вернемся». Вот какие слова сказал Шаэн. А он слов на ветер не бросает…

Закончив рассказ, дед Аракел повернулся ко мне и улыбнулся:

— Спасибо, Арсен. Слышал, что ты Асмик уроки давал. Она у меня теперь книжки читает. Ну прямо богатеева дочь…

— Не стоит благодарности, дед Аракел, — ответил я и почувствовал, как краска заливает мне лицо.

— А на глупости ее не обижайтесь, — сказал он, уже обращаясь к нам обоим. — Женщина, братцы, словно ночная бабочка, она всегда на огонь летит.

Мы пристыженно опустили головы.

_*