Избранное

Я под боком живу у новогодья,
не то задумчиво, не то навеселе,
и все солено-горькие угодья —
как скатерть-самобранка на столе —
разостланы. И пробки из бутылок
не выбивает старая судьба.
Сижу спиной к былому, а в затылок
бабахает безмолвная пальба.
И пробираюсь я сквозь дебри января —
седые ледяные громоздины.
И кажется, что стал я пьян, варя
во ржавом котелке мыслительные льдины.

Природа восстает со сна, как древле ода,

а скатерть-самобранка на столе
и стелется всё дальше год от года,
и перебранка сыплет по земле
метелицей, и телятся коровы —
галактики в божественном хлеву...

Вопросы, как послед, сизо-багровы,

и как-то боком я еще живу.
Пусть боком, но зато и избоченясь.
Стучу и падаю — ну что из бочки гром.
Еще живу, что квас шипучий, еле пенясь,
и, из последней мочи ерепенясь,
я боком выхожу, и оком, и нутром.

1974

СОРОК ЛЕТ СО ДНЯ СМЕРТИ АНДРЕЯ БЕЛОГО

Лазурь черна...

О. Мандельштам

Жизнь — костлявая катастрофа.
Лодкой плавает в глине гроб.
Словно вспученная Голгофа,
чуть не лопнул от муки лоб.

И лазурь в замогильном воске —

как захлопнутая веком ширь.
И вздувается на повозке,
на последней — булыжный пузырь.

Был рунист и жирел, как валух.

А экран был — как ранка к ранке.
Жизнь, заверченная на штурвалах,
колесованная на баранке.

Распят был на себе, как Бог.

Молодец посреди богородиц.
О буддический скоморох,
изнасилованный юродец.

Во взошедший над веком лбище,

как в огромную полусферу,
когтем вписывала судьбища
и отчаяние, и веру.

Как малиновый куст, кипел

шут атласный в багровой рясе
и кровавые сгустки пел,
уходя навек восвояси.

В три пространства, как бес, свища

вдоль по осени оробелой,
мозгу ярого был свеча,
только мозг был белый-пребелый.

1974

ОДА НА 1975 ГОД

1

Я и живу и жду, гадая по годам,

и каждый год в архив я складываю оду.
А долю я себе как бы от Бога дам,
как летопись судеб суровому народу.
И по году иду не спрашиваясь броду,
от глада гладок став, и в каждую погоду
я — голый Божий червь, единственный Адам.

2

Внемли же, Новый Год, неправде, что я гладок!

Скажи, что я — весь век кочующий архив,
где годы, как пуды досад и неполадок,
навалены давно, в отчетах закружив
чиновного враля, как в вальсе, но порядок,
как музыка, парит поверх бумажных грядок.
Печать на Старый Год? А я служу и жив.

3

И сыплются часы, как дождик, по палате.

Здорово, Новый Год! Здорово, старый крот!
Все старые счета предъявим мы к оплате.
Попробуй-ка уйти от нас любой банкрот!
(А дома я, как дед, залезу на полати).
Теперь мне исполать, хоромине на блате,
лежать и нежиться, как труп, разиня рот.