Избранное

Нынче день какой-то полоротый,
мой, чужой и все-таки ничей.
Вижу я на Мойке повороты
разогретых каменных плечей,

чаек над водой лениво-скользкой

и колонны княжеских хором,
где на лестнице мужик тобольский
пал от пуль, как бык под топором.

Воздух грязен — как белье для стирки,

и в корыте каменном река.
И кирпично-красный призрак Кирки
из былого смотрит свысока.

20 февраля 1977

ВЕСЕЛЫЙ ПОСЕЛОК

Ей-Богу, вид убогий за окном, 
и около коробки иль колоды 
идет с портфелем ежедневный гном, 
пустосердечный и густобородый, 
весьма разумный выкидыш природы. 
И вот, как при Бианте, всё при нем: 
желудок, мозг, получка и покупки, 
и поступь человечья, и поступки. 
Хотя в нутре он малость и поломан, 
но отдавать себя в починку лень, 
и, может статься, вовсе и не гном он, 
а сам себе полузабытый гномон 
и на несуществующий плетень 
наводит он невидимую тень. 
А хмурый городской бездомный день 
стоит вокруг, как ультразвучный гомон, 
и к беззаботным гномовым ногам 
не пристают ни грязь, ни шум, ни гам. 

С людьми связавшись, время веселилось, 

и вот история проистекла: 
деревья из бетона и стекла 
во град Петров переселились. 

Настаивает глупо зодчий черт 

на тошной точности и праве линий 
прямыми быть, и красоте аборт 
он делает, а воздух так же сперт 
и заперт, как в великом равелине. 
Да и не черт! А так себе, бесенок, 
под стать ветришке В-Ус-Не-Дую, 
который вертит хвостиком спросонок 
и в кубики играет врассыпную. 

И вижу я поселок невеселый, 

где не гнездятся даже воробьи, 
где чахнет зелень и в кругу семьи 
чирикают безбедно новоселы, 
глядят по телевизору кино, 
пьют водку, пиво, иногда вино, 
мурлычут и играют в домино, 
козла, как Азазелло, забивая, 
«Шумел камыш» квартетом запевая, 
и беды, и обиды забывая 
и про себя легонько забывая. 

Ох, мужики и наломали дров! 

И всё еще летят швырки косые, 
кривоколенные. Красуйся, град Петров, 
и стой в истории упрямо, как Россия!

1977

1980-е

(«Тучи громыхали, серые, как танки»)