Избранное

— Никого нет, — сказала Зоя, заранее ужасаясь тому, что ей предстояло снять с отяжелевшего неподвижного тела узкое платье, которое всегда с трудом стягивалось через голову.

Но, приговаривая что-то, явно не имеющее отношения к Зое: «И треплет и треплет языком, язычница заклятая. Я не посмотрю на твою наружность, язычница!» — дыша табачным и луковым перегаром, старуха ловко подкрутила платье валиком и стянула его с Зои:

— Подними пузо-то маленько, не ленись.

Потом она так же незаметно освободила ее от шин, от тугого резинового пояса, от белья.

Раздевалка почему-то была проходной комнатой. Через нее непрерывно взад и вперед сновали санитарки и санитары, врачи и сестры. Очевидно, это было нормально в мире, куда Зоя проникла по собственной вине. Теперь ей надо было молча и покорно принимать все порядки этого мира. И все-таки она сжалась и чуть не вскрикнула, когда в дверях встал высокий человек в ослепительно белом халате.

— Багровского не было здесь?

Старуха держала в руках розовую Зоину рубашку. Хоть бы догадалась набросить ее на голое тело. Нет. Расплылась в угодливой готовности послужить начальству.

— Не видела, Николай Никитич. Поискать?

— Не надо. Если зайдет — пошлите ко мне.

— Обязательно, Николай Никитич. Пошлю.

Мужчина помедлил, думая о чем-то своем, потом посмотрел на Зою и продолжал стоять, а она была перед ним нагая и прикрыться не могла.

Какой она показалась его мужскому взгляду? Или этот взгляд не был мужским? Прежде чем уйти, он покачал головой. Касалось ли это Зои?

— Ай-ай-ай… — жалобно сказала она.

— Велико дело, — огрызнулась старуха, — нужно ему больно. Он на это всякое насмотрелся — дай бог.

Она натянула на Зою неожиданно веселенькую ситцевую рубашку, усеянную голубыми цветочками, набросила на ноги тяжелый, застиранный до белесости теплый халат.

— Вот, гляди, я тебе сумочку под подушку кладу. Деньги там у тебя. Как бы чего не вышло.

Слишком долго старуха прилаживала сумку под тощую подушку, и только потом, когда темный юноша снова катил ее куда-то, Зоя сообразила, что надо было дать рублевку этой женщине, не причинившей ей ожидаемой боли. Но ее уже влекли по семи кругам, вздымали вверх в лифте-подъемнике, провозили по бесконечным сводчатым проходам. Путешествие закончилось перед плотно закрытыми дверьми, где ее провожатый, неожиданно улыбнувшись, сказал:

— Дальше мне хода нет. Рентген.

Чем можно было отблагодарить его за сочувственную улыбку, за силу молодых рук, за бережность, с которой он избегал толчков и сотрясений? Может быть, той же рублевкой? Но Зоя испугалась его интеллигентного вида и, пока колебалась, очутилась в зале, где над широкими столами нависали трубки гигантских микроскопов, низенькая толстая санитарка раздраженно кричала:

— Да разве я одна эдакие туши могу поднять!

— Ну уж, и туша, — обидчиво сказала Зоя.

— Я — женщина, — не обращая на нее внимания, утверждала санитарка.

— Немедленно прекратите! — оборвал ее твердый голос. Врач — немолодая, строгая — подошла к каталке. — Берите больную за ноги, — скомандовала она.

Зое стало неловко.

— Не беспокойтесь, я как-нибудь сама…

— Мне ваша самодеятельность не нужна.

Почему они не могут быть помягче, поласковей с больным, истерзанным человеком? Зоя закрыла глаза. Ее перевалили на стол. Женщина отошла. Трубка над Зоей слегка качнулась, снизилась, нацелилась. Что-то произошло — без звука, без движения.

Врач скрылась за небольшой дверью, санитарка куда-то ушла, и бесконечно долго Зоя лежала в тишине и одиночестве на плоском, холодном столе.

— Можете снимать, — распорядилась женщина, выглянув из-за двери.

— Что у меня? — спросила Зоя.

— Все скажет лечащий врач.

Раздраженная санитарка повезла Зою в перевязочную, где, не глядя ей в лицо, ничего не спрашивая и не объясняя, мужчина и две девушки приладили к пятке ее больной ноги доску, обмотали ногу ниже колена бинтами, смазывая полоски бинтов серой гипсовой кашей. Они точно обули ее в сапог, оставив овальное окошечко для пальцев.

Зоя понимала, что они ошиблись. Боль была где-то гораздо выше колена. Нога сразу стала чугунной и тяжело, толчками запульсировала.

— Не там, — громко сказала Зоя, — не там вы все сделали.

— Чего, чего? — спросила одна из девушек.

Зоя махнула рукой и отвернула лицо от слепящего белого света. Только не хватало еще заплакать.

— Вы еще будете нам указывать, — насмешливо сказала вторая, — нет, надо же!

Мужчина мыл руки. Он подошел к Зое, отряхивая с пальцев капли воды:

— Мы вам сделали фиксирующую повязку.

Ему казалось, что он все объяснил.

Зоя кивнула.

В палате, куда ее ввезли, было тихо и темновато. Под потолком горела маленькая лампочка — желтая и тусклая, особенно после слепящего белого света перевязочной.

Зою уложили на неподатливую жесткую кровать.

Санитарка откинула одеяло с загипсованной ноги:

— Не укрывайте. Пущай гипс просохнет.

Наступила затаенная, тяжелая тишина. Сводчатый потолок темнел по углам пятнами плесени. За окном, в уже недоступном отрезанном мире, с шелестом пробегали машины.

По обе стороны от Зои стояли кровати. Еще четыре кровати, на которых лежали молчаливые женщины.