Избранное

И в кухне ничего не надо менять. Только избавиться от надоевшей керамики, которую шесть лет назад ей натащили на новоселье. Каждый, кто приходил в гости, протягивал увесистый сверток: «Ты, кажется, любишь керамику?» А Зоя ее как раз терпеть не могла. И вот эта посуда стоит на кухонном шкафу, почти вся уродливая, тяжелая, топорная. Подарить ее кому-нибудь невозможно, потому что дарить надо только те вещи, которые ты хотела бы получить в подарок сама. Выбросить все-таки жалко.

Некоторое беспокойство, вернее, томление заставило Зою заглянуть в трехцветную коробку для овощей. Желтая крышка — лук, коричневая — картошка, красная — морковь и свекла. Коробку соорудил Леонид, красил Сережа. Овощи еще были. Немного, дня на три, но были. Она знала все, что лежало в холодильнике, и с утра еще решила — можно никуда не ходить. Мяса хватит на картофельные зразы, и проблема обеда на понедельник, таким образом, решена. Но Зоя все же распахнула холодильник и, вопреки инструкции, долго бесцельно держала его открытым, глядя на кусок сыра, покрытый прозрачной клеенкой, бутылки кефира, масло в масленке. Это дурацкое состояние «невесомости» надо было решительно пресечь. И Зоя решила пойти в гастроном за мясом, наварить на два дня обед, расчистить таким образом для работы завтрашнее утро и начать скучный и трудный перевод о каких-то ископаемых рыбах, который она откладывала уже вторую неделю. Этот труд со множеством специальных понятий и терминов требовал дополнительных консультаций с ихтиологами, но в издательстве у Зои сложилась репутация работника, любящего преодолевать трудности. Когда-то тщеславие заставляло ее бороться за эту славу, теперь приходилось ее поддерживать.

Пересилив соблазн растянуться на тахте и впасть в блаженно летаргическое состояние на борту межпланетного корабля «Тахмасиб», Зоя вынула из большой плоской коробки новые сапожки с узкими мягкими голенищами, повязала голову черным шерстяным платочком, усеянным красными деревенскими розами, подвела черной тушью без того большие глаза. Все это помогало ей пребывать в деятельно-бодром состоянии и чувствовать себя в единой семье человеческой, для которой работали магазины, сновали по улицам автобусы и по крышам домов бежали разноцветные огни реклам.

Перед тем как выйти из дома, она поставила на стол стакан в серебряном подстаканнике, вазочку с колотым сахаром, сыр и печенье. Она знала, что Леонид вернется не раньше двенадцати, но, когда бы он ни пришел, у него должно быть ощущение возврата в семью, незыблемую и надежную.

Так обдумав и организовав свое ближайшее будущее, Зоя вышла в расцвеченную и озвученную ноябрьскую слякоть. Ей было хорошо. Она переходила улицы в положенном месте, когда зажигалась зеленая табличка «Идите», на тротуарах придерживалась правой стороны. Она шла такая же неприкосновенная и гордая, как женщина, которая спешит на свидание и которую ждут, обмирая от предчувствий.

Тепло гастронома дохнуло множеством запахов, и от этой смеси ни один не выигрывал. Аромат фруктов забивался тяжким духом сыра и копченостей, а ванильное булочное благоухание перебивалось зловещими испарениями даров моря. Скоро, однако, человек к запахам притерпевался и только в первую секунду по выходе на чистый воздух понимал, чего он был лишен.

Зоя примостилась к прилавку с мясом, изменив своему правилу не стоять в очереди больше чем в десять человек. С некоторых пор быть со всеми, в одном людском потоке, доставляло ей удовлетворение, почти такое же, как прежде желание выделяться из этого потока. Впереди Зои стояла молодая, симпатичная женщина. Позади примостилась старушка. «Кто крайний?» — спросила она. Крайний. Какая глупость. «Я последняя», — сказала Зоя.

Стоять в очереди — это почти наука. До тех пор, пока ты далеко от продавца, надо всячески обуздывать свои чувства, быть терпеливой и безучастной. Лучше всего даже не смотреть, что там делается. Когда продвинешься настолько, что через стекло прилавка можешь выбрать себе подходящий кусок, этого тоже не следует делать, потому что именно твой кусок непременно захватит человек, стоящий перед тобой. Почтение к тем, кто впереди тебя, и пренебрежение к последним — вот основной закон очереди.

Продавец принес полный лоток свеженарубленного мяса. Люди заволновались. Счастливица, получившая первой право выбора, высокая, жилистая старуха, попросила взвесить кусок, на который у нее не хватило денег.

Продавец поднял мясо с весов и, не тратя слов, показал его очереди. «Кому?» — означал этот немой жест.

— Мне, я беру! — завопил кто-то позади.

Обернувшись, Зоя увидела круглое наглое лицо того, кто всегда лезет без очереди.

— Почему именно вам? — сказала она. — Кажется, впереди вас есть люди.

Женщина, стоящая перед Зоей, посмотрела на нее темными глазами.

— Ненавижу наглецов, — сказала Зоя.

Но женщина ей не ответила.