Избранное

— Вот так так! Но ведь я знаю эту женщину, Франс! — воскликнул он. — Я хорошо ее знаю, куда лучше, чем тебя, потому что у нее по крайней мере открытая душа; я исповедывал матушку Лауверэйсен сотню раз, когда служил в том приходе. Если бы вы тогда не скрыли от меня ее фамилию, я не дал бы Боорману тот злосчастный совет, а сразу же пошел бы к ней сам. Конечно, я и сейчас готов это сделать, но сначала надо вызволить его из больницы — кто знает, что там еще с ним выкинут! Хорошо хоть, что теперь не принято распинать на кресте. Пусть он сначала выйдет из больницы, а потом я уж прослежу за тем, чтобы эти двое не разорвали друг друга в клочки. Ведь такой человек, как он, не останавливается ни перед чем. Пошли!

Черпая сутана моего кузена, всесильная и вкрадчивая, как сама смерть, открыла нам двери больницы. Хотя уже было семь часов вечера, а не полдень, привратник не стал ссылаться на объявление, «копия которого висит у ворот», а склонился перед нами в почтительном поклоне. Тотчас же выпроводив двух человек из зала ожидания, он втолкнул их в какой-то закуток, где стояли метлы и вешалка, и предоставил всю комнату в наше распоряжение. Затем, вызвав посыльного, он велел ему отыскать в больнице духовника и привести сюда. Мы немного подождали; вскоре раздался деликатный стук в дверь, и в комнату вошел двойник моего братца. Они поздоровались друг с другом, как члены одного и того же клуба, после чего Ян удалился в сопровождении своего коллеги, видимо, туда, где они могли поговорить с глазу на глаз.

Ждать мне пришлось долго. Я услышал легкие торопливые шаги, затем щелкнул выключатель и в комнату заглянула хорошенькая сестра милосердия, но, видимо, не найдя того, кого искала, она снова оставила меня одного.

— Наверное, они вон в том закутке, — проговорил я, но ее уже след простыл.

И тут свершилось чудо. Дверь распахнулась, и вошел Боорман — на этот раз между двумя конвоирами в черном. Бледный, с зеленым синяком на лице, он походил на воскресшего из мертвых. Шляпы на нем не было — ее так и не нашли.

— Вы молодчина, Лаарманс! Но от люмбальной пункции вам все же не удалось меня спасти — мне только что ее сделали. А все же хорошо иметь таких преданных кузенов. Наша пирушка не за горами, но сейчас я хочу домой.

На улице он обернулся, в последний раз взглянул на мрачный фасад больницы и осторожно опустился на сиденье автомобиля, потому что спина у него все еще ныла от пункции.

— А теперь вы должны мне пообещать, что отныне оставите ногу в покое, — сказал Ян, когда мы уже мчались по улице.

Боорман в задумчивости уставился в пустоту, и у его рта обозначилась горькая складка.

— Конец мечты, — пробормотал он и, выйдя из машины, отпер дверь своего дома,

АЛЛИЛУЙЯ

Через несколько недель после освобождения Боормана я получил от Яна открытку следующего содержания:

«Дорогой кузен! Я смягчил своими проповедями душу упрямой ослицы, и теперь она столь же податлива, сколь раньше была непреклонна. Я все подготовил для заключительной церемонии, которая должна состояться в воскресенье, в четыре часа дня. Все сойдет хорошо. Непременно приходи сам, а главное, позаботься о том, чтобы пришел господин Б., потому что ему уготована в этой церемонии ведущая роль. Не открывай ему, что я задумал. А что ты будешь гореть вечным пламенем — это как дважды два».

Боорман охотно согласился пойти вместе со мной к Яну, тем более что он так пли иначе собирался нанести моему кузену визит вежливости в благодарность за оказанную помощь. Ровно в четыре часа дня мы повесили свои пальто и шляпы на вешалку в прихожей Яна и вошли в уже знакомую нам гостиную. Камчатная ткань, хрусталь и батарея бутылок — все было, как и во время первого нашего визита. А за столом, к несказанному удивлению Боормана, сидела тетушка Лауверэйсен собственной персоной. Завитая, как толстуха Жанна, в легкой блузе и черной юбке, она была вполне презентабельна и, казалось, не имела ничего общего с женщиной, которая в техническом отделе возилась с аббатской мазью. Стрижка купонов явно пошла ей на пользу. Позади нее, прислоненный к двери, как ружье, стоял костыль.

Боорман застыл, словно пораженный громом.

— Разрешите мне вас представить? — спросил Ян, выходя нам навстречу.

— Не утруждайте себя, — сказала матушка Лауверэйсен, — мы уже знакомы, не так ли, господин Боорман? Подойдите и сядьте сюда, рядом со мной. Я решила сменить гнев на милость, а ведь я все делаю не за страх, а за совесть, как в свое время делала добротные лифты. Иди же сюда, толстопузый!