Избранное

Я спросил его, не знает ли его бухгалтер каких-нибудь ходов, чтобы обойти закон, ведь на то и держат таких людей. Но он заверил, что это никак невозможно. Пожалуйста, он выпишет новые счета и переведет векселя на подставное лицо, но, если и нарядить прибыль в другое платье, существовать она не перестанет, так что все эти способы — лишь отсрочка экзекуции. Сейчас он купил за два миллиона старый танкер «Гваделупа» и модернизирует его, ставит новые машины и тому подобное, на сумму еще два миллиона. Всего, значит, четыре. Но что толку, ведь танкер превратится в новый корабль, который войдет в его актив. А перевести из актива в пассив — все равно что девицу одеть парнем, достаточно снять с нее штаны, и подлог виден, так он сказал. Нет, пустит ли он этот проклятый доход в оборот в форме денег, кораблей, материалов или предоставит ход событий его естественному течению, а с казначейством рассчитываться все равно придется.

И больше всего его угнетало твердое убеждение, что скоро начнется война, и тогда «Гваделупа», увы, удвоится в цене, и казна так пустит ему кровь, что он этого не переживет. «Не будем больше об этом, — попросил он. — Тут ничем не поможешь. Заколдованный круг, из которого нет выхода, я ничего не могу сделать. Вот до чего довели нас коммунисты, дорогой друг». Он бессильно опустил руки на стол. Его белоснежные манжеты сверкали. Он сидел усталый и опустошенный, как блудный сын, истощивший последние силы в долгом странствии, чтобы прийти в бар «Америкен» и умереть.

«Если вы не сочтете неуместным мое вмешательство в ваши дела, я попытаюсь найти выход, господин де Кастеллан», — сказал я участливо, ибо было ясно, что от него не дождешься какой-либо инициативы.

«Не стоит тебе затрудняться, дорогой мальчик», — вздохнул он устало. И в этом его внезапном переходе на «ты» было больше горя, чем во всей книге Иова.

5

— Положение этого достойного сожаления человека, — продолжал Боорман, — чрезвычайно заинтересовало меня, в частности потому, что я увидел здесь возможность заработать. Придя к себе в номер, я сел и стал думать. Должна же найтись какая-нибудь лазейка, пока баланс у него еще не подведен и он не подал в налоговое управление сведений о своих доходах! Иначе это действительно было бы вопиющей несправедливостью.

Итак, значит, вот наши четыре миллиона, а рядышком стоит государственная казна и терпеливо выжидает, не спуская, однако, глаз с лакомого кусочка: как бы вырвать из-под носа цербера этот кусочек, не сунув при этом в петлю свою голову?

Мысль о покупке и перестройке «Гваделупы» была поистине внушена ему божественным провидением. Ибо де Кастеллан взвалил на себя титанический труд вовсе не для того, чтобы отсрочить выплату налогов в казну, нет, просто он был рабом своего дела, он сделал это из чистой и бескорыстной любви к судостроению.

По-видимому, на верфи после выполнения заказов, принесших ему четыре миллиона, было временное затишье. И чтобы не сворачивать работ, он на свой страх и риск стал не торопясь обновлять танкер, на который рано или поздно будет искать покупателя. Именно перспектива перепродажи озарила меня и навела на верный след.

Боорман замолчал и посмотрел на меня.

— Вы судовой маклер, поседевший на этом славном поприще, — продолжал он, взглянув на мои милые модели. — Долгие годы вы манипулировали кораблями, получая за это комиссионные. А что, если я предложу вам четыре миллиона? А, господин Пеетерс?

Однако я был вынужден признаться, что так же, как тот охваченный горем господин из бара «Америкен», не вижу никакого выхода. По-моему, как ни верти, вся история должна кончиться выплатой процентов в казну.

— Это все, что вы можете сказать? — спросил Боорман. — Скудно, скудно. А я-то ожидал, что вы сейчас попадете прямо в точку. Жаль, ибо, если бы вы сами дошли до этой мысли, она показалась бы вам более заслуживающей доверия. Одним словом, господин Пеетерс, я нашел выход.

Он так подчеркнуто произнес мою простонародную фамилию, что она прозвучала как пощечина; я даже побледнел. В эту минуту я мог очень живо представить себе, почему Стивенсон с улицы Буасси д’Англез позвал слугу и попросил его присутствовать при второй половине монолога Боормана.

— У вас есть во Франции недвижимое имущество, например дома, земля и тому подобное? Думаю, нет. Конечно, это не исключено, однако дома в Париже слишком дороги, чтобы их можно было купить на комиссионные. Вы меня, конечно, извините…

Мои прекрасные модели судов и огромный письменный стол с мраморной чернильницей не ввели его в заблуждение; я, задыхаясь от ярости, признался, что собственности подобного рода у меня нет, ибо понимал, что его все равно не проведешь.

— Итак, у вас есть только счет в банке и жиро и, может быть, еще немного ценных бумаг?

Я утвердительно кивнул в надежде, что он не станет раздевать меня дальше.

— Разрешите еще один вопрос, господин Пеетерс: имуществом вы владеете совместно с женой или раздельно? Все останется между нами. Я сообщил вам фамилию владельца и название корабля, так что уж и вам тоже нечего в прятки играть. Давайте выкладывайте.