Избранное

Итак, слушайте дальше. Мой новоиспеченный приятель сидел всегда на одном и том же месте, рядом со мной; время от времени он бросал равнодушный взгляд на танцующих, потом опять начинал удрученно перелистывать известную вам «Газету торгового флота», с которой никогда не расставался. Ему было лет пятьдесят, и, конечно, дела у него шли хорошо, судя по дорогой одежде, щедрым чаевым и небрежному обращению с деньгами. Однажды Оскар, старик кельнер, неожиданно принес ему пятифранковый билет; оказывается, он как-то по ошибке не додал ему сдачу; мой сосед лишь махнул рукой, как бы отгоняя назойливую муху. Ему не нужны были ни деньги, ни объяснения честного малого. Одежда его имела несколько небрежный вид, что можно себе позволить лишь тогда, когда она сшита из очень дорогой материи. Черный костюм дополнялся скромным бордовым галстуком, заколотым булавкой с большой жемчужиной. На правом мизинце сверкал бриллиант голубой воды. Думаю, что он был почти лыс, но волосы с боков были так искусно зачесаны вверх и распределены по всему черепу, что кожа еле-еле просвечивала. В общем, он был до такой степени, как говорится, шикарный господин, что я стал ежедневно менять рубашку, чтобы уменьшить расстояние между нами. Каждый вечер Оскар почтительно спрашивал его, что ему угодно заказать. Сосед делал вид, будто действительно выбирает, а сам лишь тянул время, чтобы не отвечать. «То же, что вчера?» — предлагал старый кельнер и приносил бутылку шампанского, за которой тот просиживал весь вечер. Ничто его не интересовало. Он терпеливо и покорно просиживал до закрытия, потом на него надевали пальто, и он уходил, молча, нетвердыми шагами, как человек, который с отвращением ложится спать один. А на следующий день в девять часов он приходил опять вместе со своей неразлучной «Газетой торгового флота». Было ясно, что он согнулся под тяжестью угрызений совести или какого-то глубокого горя. Может быть, у него умер близкий человек или он безнадежно влюблен? Каждый вечер я думал, что вижу его в последний раз, что сегодня он обязательно покончит с собой. Когда он появлялся снова, я облегченно вздыхал; я горько упрекал себя, что все это время оставлял его на произвол судьбы. Я считал, что мой долг — заговорить с этим человеком, ибо он одинок, а одиночество — от дьявола. Ведь одно сердечное слово, какая-нибудь сочная дружеская шутка могли возродить беднягу к новой жизни.

Однажды вечером его газета упала со стола, чего он даже не заметил. Я поднял ее и подал ему. Так мы наконец познакомились. Сначала говорили о погоде, потом о Канне, потом о нашей жизни — в общем, о всяких пустяках, однако я с нетерпением ожидал внезапного порыва откровенности, который раскрыл бы мне, что могло превратить человека в такой жалкий обломок. Но он обладал искусством любезно слушать, не говоря ничего лишнего. А о том, чтобы спросить напрямик, и речи не могло быть. Однако, услыхав, что я бельгиец, он заинтересовался, так же ли свирепствует у нас государственная казна, как во Франции. Собственное любопытство заставило его разговориться, и вскоре выяснилось, что его страдания не имеют ничего общего ни с любовью, ни со смертью близких, а вызваны налогами. У господина де Кастеллана — так его звали — в Марселе судостроительная верфь…

— «Южнофранцузская верфь», — прервал я, чтобы Боорман по крайней мере понял, что я в курсе всех дел, связанных с кораблями. — Я несколько раз сталкивался с де Кастелланом.

— Не знаю, не спрашивал, знаю только, что верфь принесла ему за год четыре миллиона дохода на капитал всего лишь в три миллиона. Сейчас его смертельно мучит мысль, что солидный куш от этого активного сальдо должен попасть в карман государства. «Ну почему я заработал не миллион? — вздыхал он. — Тогда, я заплатил бы двадцать процентов налога, а за четыре миллиона надо платить не в четыре, а в четырнадцать раз больше. Около семидесяти процентов, так что мне останется примерно миллион двести — только-только на карманные расходы. А ведь у меня семья! Вот увидите, в этом году мне придется тратить основной капитал. Не вопиет ли это к небесам об отмщении, дорогой друг? Это же грабеж среди бела дня!»

— У вас, наверное, куча детей? — сказал я сочувственно.

Нет, детей у него нет, но есть жена, управляющий и мажордом, слуги, горничные, два шофера, садовники и тому подобное — действительно, целая семья.