Избранное

Визит был актом бескорыстия с их стороны, поскольку им хватало дела и дома. Деревенские жители валом валили к ним. У дома знахаря в Силаше иногда стояло три-четыре повозки. Батракам же было весьма трудно приезжать к ним из пусты. А когда какая-нибудь батрачка и приходила к знахарю, то приносила ему просьбы о помощи со всей пусты, просила совета, как лечить, кроме своей собственной болезни, по крайней мере еще тридцать недугов. Знахари лечили и на расстоянии, передавая свои указания через таких посланцев, но, когда имели возможность, навещали свою клиентуру лично. Останавливались они у кого-нибудь из клиентов, пользующихся их особым доверием. И комната, где они останавливались, сразу же превращалась в святилище. Дверь в святилище почти никогда не закрывалась. Посетители приходили по заранее оговоренному порядку: пока не стемнело — женщины, а как стемнеет — мужчины. Всю ночь продолжалась суматоха, слышалось нашептывание, шушуканье. Целители обычно оставались лишь на одну ночь, хотя обитатели пусты готовы были хоть месяцами держать у себя этих сморщенных старух с напевным голосом и благообразных стариков. Впрочем, не все они были стары. Силашский знахарь, например, был здоровый, высокий мужчина в цвете лет, без бороды; на его знахарство указывало лишь то, что говорил он зажмурившись. Но знахари нигде не оставались до рассвета: удалившись при дневном свете, они унесли бы с собой и силу своих заклинаний.

Жители пуст ни в малейшей степени не чувствуют на себе того, что в городе принято называть живительной силой земли. Нигде не слышал я так часто, как в их среде, жалоб на то, что «душа болит», это на их языке означает очень нервное состояние. Они и вправду нервные люди. Но дело не только в нервах. Страдали они от болезней легких, глаз, зубов, суставов, а особенно желудка и ушей, всех органов и частей тела в меру старения, как и все смертные вообще. И откуда только повелось думать в некоторых кругах, будто они не подвластны болезням? Они, правда, не объявляли себя больными, не ложились в постель. Чихали и умирали, и подчас легкая простуда уносила их в могилу. «И кровью тоже рвало беднягу», — жалобно говорила после похорон вдова, но это для него было дело привычное, ведь его рвало кровью уже лет десять. Возможно, он мучился и другой болезнью. Обычно так оно и было. По лицам пожилых людей — от сорока пяти — пятидесяти лет — было явственно видно, что у них по крайней мере три-четыре неизлечимые болезни и каждая стремится быстрее других достигнуть цели, чтобы в качестве причины смерти именно ее звучное латинское название произнес врач, сокрушенно покачивая головой: «Таких случаев я еще не встречал — рак поразил у него абсолютно все клетки. Когда он слег?» — «Вчера вечером… Еще утром хлопотал, бедняга, возле дома», — отвечал кто-нибудь из скорбящих родственников покойника. «Неужели не замечали, что он болел?» Пожимают плечами. «Он попросил только немного чая или кирпич на живот; сухая у него была болезнь».

Часто врач подозревал, что больного лечил знахарь, но ничего предпринять против этого не мог, если б даже и захотел. Люди пусты и врача причисляли к господам. И если только он выдерживал сложный экзамен, если удавалось ему завоевать симпатию этого народа, его безраздельное доверие всем своим сердцем, каждым нервом, каждой клеточкой своего существа, его принимали как равного, а иначе веры ему не было. А вот знахарям и знахаркам верили. Не только потому, что они были из своей среды и говорили на понятном батракам языке, но и потому, что для них не существовало безнадежных случаев. Они ни от кого не отказывались, не пожимали плечами с вымученной набожностью на лице, давая близким больного понять, что помочь тут может только всевышний. Они помогали всем. Уже тридцать лет тому назад в дяде Такаче душа еле теплилась; его посадили тогда рядом с черной курицей и сунули в зубы какой-то ужасно горький корень. И он выздоровел, сам не зная, от какой болезни. Ведь к знахарям полагается обращаться только с таким недугом, о котором никто ничего не знает, потому что люди, знающие, как лечиться от мелких хворей, были и в пусте.