Избранное

Особенно взволновал и встревожил Варвару Дмитриевну фильм, в котором Николай исполнил роль конструктора кораблей. О нем потом много говорили, спорили и писали в газетах. За эту роль Николай получил премию. На этот фильм Варвара Дмитриевна уговорила все-таки сходить с собой Кряквина, который в общем-то кино не любил. Ей было очень важно, что скажет об этой картине ее муж, потому что Николай здесь изображал человека, характер которого — резкий, стремительный, не враз открывающий для других свою внутреннюю доброту, — в чем-то удивительно совпадал с характером ее мужа. Странное совпадение это поразило Варвару Дмитриевну еще после самого первого просмотра картины, и она не сразу вернулась тогда домой, успокаивая себя долгой ходьбой по городу. Там, в картине, Николай — ее муж умирал, износив свое сердце на чем-то куда более серьезном и трудном, чем это было показано. Это Варвара Дмитриевна поняла в независимости от происходящего на экране. Ведь знала же она, читала и слышала об истинной судьбе того замечательного конструктора, слепок с которой так вольно и искаженно переиначился авторами фильма. Ведь знала же она и видела, наконец, чем живет и из-за чего страдает ее муж. Во всяком случае, на своем веку Варваре Дмитриевне что-то не припоминалось такого, чтобы люди вдруг ни с того ни с сего помирали от полного счастья. А Николай в картине умирал, достигнув всего. Умирал в солнечном, синем дне, а вокруг него истошно стучали кузнечики и близкое море плавилось и горело в жарком полудне… Все было красиво вокруг этой смерти, и красота эта лишь еще сильнее обнажала то, чего на экране не было. И Варваре Дмитриевне вдруг сделалось страшно за своего мужа…

Кряквин вытерпел двухсерийный сеанс, а потом уже, дома, когда Варвара Дмитриевна осторожно спросила у него — «ну, как тебе Николай?» — спросила именно о Николае, а не о всей картине, потому что каким-то своим, особым чутьем уже догадалась, что фильм мужу не понравился, хотя Кряквин вроде бы ничем этого не выдавал, — получила ответ мгновенно, как будто бы Кряквин только и ждал ее вопроса:

— Химеры и фантомы все это, Варюха. Кролик под котик… — Он помолчал. — Но вот ведь что интересно… Брешет-то Микола будто по правде. Соображаешь, мать, по правде.

— То есть? — спросила удивленно Варвара Дмитриевна.

— То есть хочет верить, что верит в то, во что хочет верить, потому и врет.

— Но он-то так похож на тебя там! — вырвалось у Варвары Дмитриевны.

Кряквин взглянул на нее прищурясь и усмехнулся: мол, это-то я и без твоих восклицаний заметил.

— Хочет, хо-чет походить. А похожесть-то это еще не правда. Помнишь про ежа, который щетку половую с ежихой спутал? Во-от… Надо, брат, быть, чем хочешь, если уж действительно хочется, а не хотеть только, чем быть. Бы-ыть… Вот в чем штука. Ферштейн?

Николай глубоко втянул в себя носом коньячный аромат и неожиданно поставил обратно на стол полную рюмку.

— Хо-о-рош генерал, но не буду.

— Эт-то еще почему? — изумился Кряквин, тоже возвращая назад свою. — Часом, не приболел ли?

— Да нет. Здоров, слава аллаху.

— Тогда чего?

— Понимаете, как бы это вам популярней… В общем, примета у меня. Раз роль непьющая — я не пью.

— Ты гляди на него… — скорчил гримасу Кряквин. — А я-то думал, что это кровь господня, — он постучал ножом по бутылке. — Что же мы тогда, Варюха, городки городили, а? Пироги, понимаешь, пекли, шуры-муры разводили… Может, стаскаем все это барахло назад, на кухню? Подождем, пока он пьющего играть не приедет? Ты что, серьезно, что ли? Уж и совсем-совсем ни-ни?

— Пока не снимусь — ни капли, — твердо сказал Николай, расправляя расстегнутый ворот рубахи. — Вы уж не обижайтесь. Свои же.

— Свои… — презрительно фыркнул Кряквин. — Тоже мне — нашел своих. И вот праздники будут?..

— И по праздникам.

— Но-о… И после баньки? Изредка-то моешься?

— Говорю, завязал.

— Вот это воля, Варюха! Учись. Несгибаемый человек, скажу я тебе. Таких надо за деньги показывать. Факт. А я-то по простоте думал, нам, русским, без этого никак не можно. Тяжело. Маленько-то когда и надо кровь размешивать.

— А ты вот когда-нибудь под камеру да под свет встань, — сказал Николай, — она у тебя сама паром пойдет.

— Ой-е-ей… Вот страсти! Действительно, великое искусство! — ерничал Кряквин. — Где уж нам, серым, на свету-то стоять… Ку-у-да там! Выходит, что если ты вора, к примеру, изображать станешь, то и приворовывать начнешь?

— Ладно тебе, — заступилась за Николая Варвара Дмитриевна. — Решил человек, и все. Ему, значит, так лучше.

— А ты, женщина, не встревай, — погрозил жене пальцем Кряквин. — Ты соответствуй. Мужскую речь блюди. Лучше-то оно, может, и лучше, а все одно — ограничение! А любой запрет вроде забора. Он ведь мешает. Скажи, нет? Заглянуть-то за него, поди, хочется…

— В общем, ты меня не агитируй, — сказал Николай. — Лучше отвяжись по-хорошему. Тут же решение души…

— Была нужда… — сказал Кряквин. — Ну и ходи голодный. Моя-то душа лично сегодня рюмочку требует. Слышь, Варюха, вот приложись к ней, пожалуйста, ухом. К душе моей…