Избранное

- По какой же? - вяло спросил Сакердон Михайлович.

- Видите ли, сказал я, - по-моему, нет верующих или неверую

щих. Есть только желающие верить и желающие не верить.

- Значит те, кто желают верить, уже заранее не верят ни во

что? - Сказал Сакердон Михайлович. - А те, что желают не верить,

уже во что-то верят?

- Может быть и так, - сказал я. - Не знаю.

- А верят или не верят во что? В Бога? - спросил Сакердон Ми

хайлович.

- Нет, - сказал я, - в бессмертие.

- Тогда почему же вы спросили, верую ли я в Бога?

- Да просто потому,что спросить: "Верите ли вы в бессмертие?"

звучит как-то глупо, - сказал я Сакердону Михайловичу и встал.

- Вы что, уходите? - спросил меня Сакердон Михайлович.

- Да, - сказал я, - мне пора.

- А что же водка? - сказал Сакердон Михайлович, - ведь и ос

талось-то всего по рюмке.

- Ну, давайте допьем, - сказал я.

Мы допили водку и закусили остатками вареного мяса.

- А теперь я должен идти, - сказал я.

- До свидания, - сказал Сакердон Михайлович, провожая меня

через кухню на лестницу. - Спасибо за угощение.

- Спасибо вам, - сказал я, - до свидания. И я ушел.

Оставшись один, Сакердон Михайлович убрал со стола, закинул

на шкап пустую водочную бутылку, надел опять на голову свою

меховую с наушниками шапку и сел под окном на пол. Руки Сакердон

Михайлович заложил за спину и их не было видно. А из-под задрав

шегося халата торчали голые костлявые ноги, обутые в русские са

поги с отрезанными голенищами.

Я шел по Невскому, погруженный в свои мысли. Мне надо сейчас

же пойти к управдому и рассказать ему все. А, разделавшись со

старухой, я буду целые дни стоять около булочной, пока не встре

чу ту милую дамочку. Ведь я остался ей должен за хлеб сорок во

семь копеек. У меня есть прекрасный предлог ее разыскивать. Вы

питая водка продолжала еще действовать, и, казалось, что все

складывается очень хорошо и просто.

На Фонтанке я подошел к ларьку и на оставшуюся мелочь выпил

большую кружку хлебного кваса. Квас был плохой и кислый, и я по

шел дальше с мерзким вкусом во рту.

На углу Литейной какой-то пьяный, пошатнувшись, толкнул меня.

Хорошо, что у меня нет револьвера: я убил бы его тут же на мес

те.

До самого дома я шел, должно быть, с искаженным от злости ли

цом. Во всяком случае, почти все встречные оборачивались на ме

ня.

Я вошел в домовую контору. На столе сидела низкорослая, гряз

ная, курносая, кривая и белобрысая девка и, глядясь в ручное зе

ркальце, мазала себе помадой губы.

- А где же управдом? - спросил я.

Девка молчала, продолжая мазать губы.

- Где управдом? - повторил я резким голосом.

- Завтра будет, не сегодня, - ответила грязная, курносая,

кривая и белобрысая девка.

Я вышел на улицу. По противополжной стороне шел инвалид на

механической ноге и громко стучал своей ногой и палкой. Шесть

мальчишек бежало за инвалидом, передразнивая его походку.

Я завернул в свою парадную и стал подниматься по лестнице. На

втором этаже я остановился; противная мысль пришла мне в голову

ведь старуха должна начать разлагаться. Я не закрыл окно, а го

ворят, что при открытом окне покойники разлагаются быстрее. Вот

ведь глупость какая! И этот чертов управдом будет только завтра!

Я постоял в нерешительности несколько минут и стал подниматься

дальше.

Около двери в свою квартиру я опять остановился. Может быть,

пойти к булочной и ждать там ту милую дамочку? Я бы стал умолять

ее пустить меня к себе на две или три ночи. Но тут я вспоминаю,

что сегодня она уже купила хлеб и, значит, в булочную не придет.

Да и вообще из этого ничего бы не вышло.

Я отпер дверь и вошел в коридор. В конце коридора горел свет,

и Марья Васильевна, держа в руке какую-то тряпку, терла по ней

другой тряпкой. Увидев меня, Марья Васильевна крикнула:

- Ваш шпрашивал какой-то штарик!

- Какой старик? - сказал я.

- 41

- Теперь мы с тобой расчитаемся, - сказал я. У меня возник

план, к которому обыкновенно прибегают убийцы из уголовных рома

нов и газетных проишествий; я просто хотел запрятать старуху в

чемодан, отвезти за город и опустить в болото. Я знал одно такое

место.

Чемодан стоял у меня под кушеткой. Я вытащил его и открыл. В

нем находились какие-то вещи: несколько книг, старая фетровая

шляпа и рваное белье. Я выложил все это на кушетку.

В это время громко хлопнула наружная дверь, и мне показалось,

что старуха вздрогнула.

Я моментально вскочил и схватил крокетный молоток.

Старуха лежит спокойно. Я стою и прислушиваюсь. Это вернулся

машинист, я слышу, как он ходит у себя по комнате. Вот он идет

по коридору на кухню. Если Марья Васильевна расскажет ему о моем

сумашествии, это будет нехорошо. Чертовщина какая! Надо и мне

пойти на кухню и своим видом успокоить их.

Я опять перешагнул через старуху, поставил молоток возле са

мой двери, чтобы, вернувшись обратно, я бы мог, не входя еще в

комнату, иметь молоток в руках, и вышел в коридор. Из кухни нес

лись голоса, но слов не было слышно. Я прикрыл за собой дверь в

свою комнату и осторожно пошел на кухню: мне хотелось узнать, о

чем говорит Марья Васильевна с машинистом. Коридор я прошел быс

тро, а около кухни замедлил шаги. Говорил машинист, по-видимому,

он рассказывал что-то, случившееся с ним на работе.