Избранное

Я сижу на скамейке с вытаращенными глазами и мне почему-то

вспоминается, как у Сакердона Михайловича с треском отскакивала

эмаль от раскаленной кастрюли.

- Что же получилось? - спрашиваю я сам себя. - Ну, кто теперь

поверит, что я не убивал старуху? Меня сегодня же схватят, тут

или в городе на вокзале, как того гражданина, который шел, опус

тив голову.

Я выхожу на площадку вагона. Поезд подходит к Лисьему носу.

Мелькают белые столбики, ограждающие дорогу. Поезд останавлива

ется. Ступеньки моего вагона не доходят до земли. Я соскакиваю и

иду к станционному павильону. До поезда, идущего в город еще

полчаса. Я иду в лесок, вот кустики можжевельника, за ними меня

никто не увидит. Я направляюсь туда.

По земле ползет большая зеленая гусеница. Я опускаюсь на колени

и трогаю ее пальцами. Она сильно и жилисто складывается несколь

ко раз в одну и в другую сторону.

Я оглядываюсь. Никто меня не видит. Легкий трепет бежит по

моей спине.

Я низко склоняю голову и негромко говорю:

- Во имя Отца и Сына и Святого Духа, ныне и присно и во веки

веков. Аминь...

................................................................

................................................................

На этом я временно заканчиваю свою рукопись, считая, что она

и так уже достаточно затянулась.

Конец мая и первая половина июня

1939 года

- 34

" ... и между нами происходит

следующий разговор."

К. Гамсун

На дворе стоит старуха и держит в руках стенные часы. Я про

хожу мимо старухи, останавливаюсь и спрашиваю ее:

- Который час?

- Посмотрите, - говорит старуха. Я смотрю и вижу, что на ча

сах нету стрелок.

- Тут нет стрелок, - говорю я.

Старуха смотрит на циферблат и говорит мне:

- Сейчас без четверти три.

- Ах, так. Большое спасибо, - говорю я и ухожу.

Старуха кричит мне что-то вслед, но я иду не оглядываясь. Я

выхожу на улицу и иду по солнечной стороне. Весеннее солнце

очень приятно. Я иду пешком, щурю глаза и курю трубку. На углу

Садовой мне попадается навстречу Сакердон Михайлович. Мы здоро

ваемся, останавливаемся и долго разговариваем. Мне надоедает

стоять на улице, и я приглашаю Сакердона Михайловича в подваль

чик. Мы пьем водку, закусываем крутым яйцом с килькой, потом

прощаемся, и я иду дальше один.

Тут я вдруг вспоминаю, что забыл дома выключить электрическую

печку. Мне очень досадно. Я поворачиваюсь и иду домой. Так хо

рошо начался день, и вот уже первая неудача. Мне не следовало

выходить на улицу.

Я прихожу домой, снимаю куртку, вынимаю из жилетного кармана

часы и вешаю их на гвоздик; потом запираю дверь на ключ и ложусь

на кушетку. Буду лежать и постараюсь заснуть.

С улицы слышен противный крик мальчишек. Я лежу и выдумываю

им казни. Больше всего мне нравится напустить на них столбняк,

чтобы они вдруг перестали двигаться. Родители растаскивают их по

домам. Они лежат в своих кроватках и не могут даже есть, потому

что у них не открываются рты. Их питают искусственно. Через не

делю столбняк проходит, но дети так слабы, что еще целый месяц

должны пролежать в постелях. Потом они начинают постепенно выз

доравливать, но я напускаю на них второй столбняк, и они все

околевают.

Я лежу на кушетке с открытыми глазами и не могу заснуть. Мне

вспоминается старуха с часами, которую я видел сегодня во дворе,

и мне делается приятно, что на ее часах не было стрелок. А вот

на днях я видел в комиссионном магазине отвратительные кухонные

часы, и стрелки у которых были сделаны в виде ножа и вилки.

Боже мой! Ведь я еще не выключил электрической печки! Я вска

киваю и выключаю ее, потом опять ложусь на кушетку и стараюсь

заснуть. Я закрываю глаза. Мне не хочется спать. В окно светит

весеннее солнце, прямо на меня. Мне становится жарко. Я встаю и

сажусь в кресло у окна.

Теперь мне хочется спать, но я спать не буду. Я возьму бумагу

и перо и буду писать. Я чувствую в себе страшную силу. Я все об

думал еще вчера. Это будет рассказ о чудотворце, который живет в

наше время и не творит чудес. Он знает, что он чудотворец и мо

жет сотворить любое чудо, но он этого не делает. Его выселяют из

квартиры, он знает, что стоит ему только махнуть пальцем, и ква

ртира останется за ним, но он не делает этого, он покорно съез

жает с квартиры и живет за городом в сарае. Он может этот сарай

превратить в прекрасный кирпичный дом, но он не делает этого, он

продолжает жить в сарае и, в конце концов, умирает, не сделав за

свою жизнь ни одного чуда.

Я сижу и от радости потираю руки. Сакердон Михайлович лопнет

от зависти. Он думает, что я уже не способен написать гениальную

вещь. Скорее, скорее за работу! Долой всякий сон и лень! Я буду

писать восемнадцать часов подряд!

От нетерпения я весь дрожу. Я не могу сообразить, что мне

делать: мне нужно было взять перо и бумагу, а я хватал разные

предметы, совсем не те, которые мне были нужны. Я бегал по ком

нате: от окна к столу, от стола к печке, от печки опять к столу,

потом к дивану и опять к окну. Я задыхался от пламени, которое

пылало в моей груди. Сейчас только пять часов. Впереди весь

день, и вечер, и вся ночь.

Я стою посредине комнаты. О чем же я думаю? Ведь уже двадцать

минут шестого. Надо писать. Я придвигаю к окну столик и сажусь