Избранное

Я вошел. Машинист стоял с полотенцем в руках и говорил, а Ма

рья Васильевна сидела на табурете и слушала. Увидя меня, маши

нист махнул мне рукой.

- Здравствуйте, здравствуйте, Матвей Филиппович, - сказал я

ему и прошел в ванную комнату. Пока все было спокойно. Марья

Васильевна привыкла к моим странностям и этот последний случай

могла уже и забыть.

Вдруг меня осенило: я не запер дверь. А что, если старуха вы

ползет из комнаты?

Я кинулся обратно, но во-время спохватился и, чтобы не испу

гать жильцов, прошел через кухню спокойными шагами.

Марья Васильевна стучала пальцем по кухонному столу и говори

ла машинисту:

- Ждорово! Вот это ждорово! Я бы тоже швиштела!

С замирающим сердцем я вышел в коридор, и тут же, чуть не бе

гом, пустился к своей комнате.

Снаружи все было спокойно. Я подошел к двери, и приотворив

ее, заглянул в комнату. Старуха по-прежнему спокойно лежала,

уткнувшись лицом в пол. Крокетный молоток стоял у двери на преж

нем месте. Я взял его, вошел в комнату и запер за собой дверь

на ключ. Да, в комнате определенно пахло трупом. Я перешагнул

через старуху, подошел к окну и сел в кресло. Только бы мне не

стало дурно от этого, пока еще хоть и слабого, но все-таки уже

нестерпимого запаха. Я закурил трубку. Меня подташнивало, и не

много болел живот.

Ну что же я так сижу? Надо действовать скорее, пока эта ста

руха окончательно не протухла. Но, во всяком случае, в чемодан

ее надо запихать осторожно, потому что как раз тут-то она и мо

жет тяпнуть меня за палец. А потом умирать от трупного заражения

- благодарю покорно!

- Эге! - воскликнул я вдруг. А интересуюсь я: чем вы меня

укусите? Зубки-то ваши вон где!

Я перегнулся в кресле и посмотрел в угол, по ту сторону окна,

где, по моим расчетам, должна была находиться вставная челюсть

старухи. Но челюсти там не было. Я задумался: может быть мертвая

старуха ползала у меня по комнате, ища свои зубы? Может быть,

даже нашла их и вставила себе обратно в рот?

Я взял крокетный молоток и пошарил им в углу. Нет, челюсть

пропала. Тогда я вынул из камода толстую байковую простыню и по

дошел к старухе. Крокетный молоток я держал наготове в правой

руке, а в левой я держал байковую простыню.

Брезгливый страх к себе вызывала эта мертвая старуха. Я при

поднял молотком ее голову: рот был открыт, глаза закатились

кверху, а по всему подбородку, куда я ударил ее сапогом, рас

ползлось большое темное пятно. Я заглянул старухе в рот, нет,

она не нашла свою челюсть. Я опустил голову. Голова упала и

стукнулась об пол.

Тогда я расстелил на полу байковую простыню и подтянул ее к

самой старухе. Потом ногой и крокетным молотком я перевернул

старуху через левый бок на спину. Теперь она лежала на простыне.

Ноги старухи были согнуты в коленях, а кулаки прижаты к плечам.

Казалось, что старуха, лежа на спине, как кошка, собирается за

щищаться от нападающего на нее орла! Скорее, прочь эту падаль!

Я закатал старуху в толстую простыню и поднял ее на руки. Она

оказалась легче, чем я думал. Я опустил ее в чемодан и попробо

вал закрыть крышкой. Тут я ожидал всяких трудностей, но крышка

сравнительно легко закрылась. Я щелкнул чемоданными замками и

выпрямился.

- 43

По платформе два милиционера ведут какого-то гражданина в пи

кет. Он идет, заложив руки за спину и опустив голову.

Поезд трогается. Я смотрю на часы: десять менут восьмого. О,

с каким удовольсвием спущу я эту старуху в болото! Жаль только,

что я не захватил с собой палку, должно быть, старуху придется

подталкивать.

Франт в розовой косоворотке нахально разглядывает меня. Я по

ворачиваюсь к нему спиной и смотрю в окно.

В моем животе происходят ужасные схватки; тогда я стискиваю

зубы, сжимаю кулаки и напрягаю ноги.

Мы проезжаем Ланскую и Новую Деревню. Вон мелькает золотая

верхушка Буддийской пагоды, а вон показалось море.

Но тут я вскакиваю и, забыв все вокруг, мелкими шажками бегу

в уборную. Безумная волна качает и вертит мое сознание...

Поезд замедляет ход. Мы подъезжаем к Лахте. Я сижу, боясь по

шевелиться, чтобы меня не выгнали на остановке из уборной.

- Скорей бы он трогался! Скорей бы он трогался!

Поезд трогается, и я закрываю глаза от наслаждения. О, эти

минуты бывают столь же сладки, как мгновения любви!

Все силы мои напряжены, но я знаю, что за этим последует

страшный упадок.

Поезд опять останавливается. Это Ольгино. Значит опять эта

пытка!

Но теперь это ложные позывы. Холодный пот выступает у меня на

лбу, и легкий холодок порхает вокруг моего сердца.

Я понимаюсь и некоторое время стою, прижавшись головой к сте

не. Поезд идет, и покачивание вагона мне очень приятно.

Я собираю все свои силы и, пошатывась, выхожу из уборной.

В вагоне нет никого. Рабочий и франт в розовой косоворотке,

видно, слезли в Лахте или в Ольгино. Я медленно иду к своему

окошку.

И вдруг я останавливаюсь и тупо гляжу перед собой. Чемодана,

там где я его оставил, нет. Должно быть, я ошибся окном. Я пры

гаю к следующему окошку. Чемодана нет. Я прыгаю назад, вперед, я

пробегаю вагон в обе стороны, заглядываю под скамейки, но чемо

дана нигде нет.

Да разве тут можно сомневаться? Конечно, пока я был в уборной

чемодан украли. Это можно было предвидеть!