Избранное

1.Трифена. Кто же, пригласивши гетеру и заплатив ей пять драхм, проводит с ней ночь, отвернувшись к стене, в слезах и стонах? И пил ты, мне кажется, без удовольствия, и есть не захотел, единственный из всех. Я ведь видела, что ты и за пирушкой плакал, и теперь не перестаешь всхлипывать, как ребенок. Так из-за кого ты так поступаешь, Хармид? Не скрывай от меня, чтобы мне хоть таким образом извлечь пользу из бессонной ночи, которую я провожу с тобой.

Хармид. Любовь убивает меня, Трифена, и я больше не в состоянии выносить эту муку!

Трифена. Что ты не меня любишь, это ясно, иначе, конечно, ты не был бы так равнодушен, лежа со мной рядом, и не отталкивал бы меня, когда я хотела тебя обнять; и не отгородился бы от меня в конце концов одеждой из опасения, что я прикоснусь к тебе. Но кто же она? Скажи. Ведь, может быть, я сумею помочь тебе в этой любви. Потому что я знаю, как нужно обделывать такие дела.

Хармид. Ты, конечно, ее знаешь, и очень хорошо, а она — тебя. Потому что она небезызвестная гетера.

2.Трифена. Как ее имя, Хармид?

Хармид. Филематия.

Трифена. О которой ты говоришь? Ведь их две. О той, что родом из Пирея и недавно стала гетерой: она живет с Дамиллом, сыном нынешнего стратега? Или о другой, которую прозвали Ловушкой?

Хармид. Об этой. И я попался, несчастный, и она держит меня в петле.

Трифена. Так это из-за нее ты плакал?

Хармид. Да.

Трифена. И давно ты ее любишь или недавно?

Хармид. Нет, довольно давно: почти семь месяцев прошло с праздника Дионисий, когда я в первый раз ее увидел.

Трифена. А ты рассмотрел ее внимательно всю или только лицо и то немногое, что она дает видеть, — ровно столько, сколько может показывать женщина, которой уже сорок пять лет?

Хармид. Как же это? Она ведь клялась мне, что ей исполнится двадцать два в будущем элафеболионе!

3.Трифена. Чему ты поверишь больше: ее клятвам или собственным глазам? Погляди-ка внимательно, взгляни хоть на ее виски, где только и есть у нее собственные волосы; остальные же — густая накладка. И ты увидишь, что у висков, когда выцветает краска, уже много проседи. Впрочем, это еще что! А вот заставь ее когда-нибудь показаться тебе обнаженной.

Хармид. Никогда еще она мне этого не позволяла.

Трифена. И понятно. Ведь она знала, что тебе будут противны белые пятна у нее на теле. Она же вся, от шеи до колен, похожа на леопарда. А ты плакал из-за того, что не обладал такой женщиной! Может быть, она еще и обижала тебя, относясь с пренебрежением?

Хармид. Да, Трифена, хотя столько от меня получила. Вот и теперь, так как я не мог дать ей сразу в короткий срок тысячу драхм, которые она требовала — отец ведь содержит меня не щедро, — она заперла передо мной дверь, а приняла Мосхиона. В отместку за это я захотел ее раздосадовать в свою очередь, пригласивши тебя.

Трифена. Ну, клянусь Афродитой, я бы не пришла, если бы мне кто-нибудь сказал, что меня приглашают ради того, чтобы рассердить другую, и притом Филематию, эту старую каргу! Но я ухожу. Вот уже в третий раз пропел петух.

4.Хармид. Ну, не спеши так, Трифена. Ведь если правда все, что ты говоришь о Филематии — про накладку, и что она красится, и о пятнах, так я не в состоянии и смотреть на нее!

Трифена. Спроси мать, если она когда-нибудь мылась с нею в бане. А о годах ее еще и дед твой тебе расскажет, если только он жив.

Хармид. Ну, раз она такая, то уберем стенку между нами, обнимемся, будем целоваться и предадимся любви. А Филематии скажем прощай.

XII. ИОЭССА, ПИФИАДА И ЛИСИЙ

1.Иоэсса. Что же это, Лисий, ты только играешь мною? И это хорошо, по-твоему? А я ведь и денег никогда с тебя не требовала, и не отказывалась ни разу тебя принять, говоря, что со мной кто-то другой, и не понуждала тебя обманывать отца или обкрадывать мать, чтобы принести мне подарки, как поступают все гетеры, а с самого начала принимала тебя без платы, даром! Ты знаешь, скольких влюбленных я отослала прочь: Пифокла, нынешнего притана, и Пасиона, судовладельца, и сверстника твоего Мелисса, хотя у него недавно умер отец и он теперь хозяин всего имущества. Но ты один был для меня Фаоном, и ни на кого другого я и не глядела и никому не давала приблизиться, кроме тебя. Ведь я думала, неразумная, что твои клятвы были правдой, и поэтому была предана тебе и добродетельна, как Пенелопа, хотя мать и кричала на меня, и корила перед подругами. Но ты, как только понял, что я тебе покорна и таю пред тобой, стал то заигрывать с Ликеной на моих глазах, чтобы огорчить меня, то расхваливать Магидию, флейтистку, лежа со мной? А я от этого плачу и чувствую себя оскорбленной.