Избранное

я буду тосковать.

Я не найду покоя нигде,

возненавижу могильный прах,

что захочет ко мне подольститься.

И с подснежником первым

я взойду на лугу,

на проталине желтой;

я с кротами вместе взрою

землю надо мной.

Если я вернусь однажды

к истокам дней моих,

я пойму, что стал чужим

там навеки.

Перевод Г. Ратгауза.

АНДАНТЕ

Тихо поскрипывают половицы.

Яблоки в буфете перезрели.

Ноты, как призраки, запестрели.

Как хорошо за игрой забыться!

«Эрбар» вороньего лака и красный

блеск свечей в золотых шандалах.

Вспыхнуть, промчаться средь листьев палых

нотой неясной…

Яблоком, долгий июльский свет

пылко и пышно в себя впитавшим,

яблоком, в бурю на землю павшим…

И пусть остальные кладут в буфет,

только о нем прозвучат стихи —

канувшем, сгинувшем в мраке полночном.

Ну, а налившимся, спелым и сочным

в мире найдутся и так едоки.

Перевод В. Топорова.

ПЕСНЯ ЖИЗНИ

Качаются деревья —

года летят листвою.

И ливни льют. И в лужах

осенний тонет стон.

Удары топора

на доски сыплют хвою —

и ляжет в гроб зима,

как было испокон.

И грянет вешний гром.

И жаворонка встретим.

Для первой борозды

крестьянин плуг возьмет.

И лето промелькнет,

а мы и не заметим.

Колосьям невдомек,

что осень у ворот.

Зачем считать года?

Мы старимся от счета.

И прошлое, созрев,

на лоб кладет печать.

И наступает день

прощанья и полета

в неугасимый свет,

где незачем блуждать.

Следите за огнем!

Пусть масло в лампы льется.

Попам — церковный хлам,

а нам — огонь людской.

Неугасимый свет

не каждому дается,

но каждому — покой

за гробовой доской.

И чтоб туман и тьма

ушли с земли навеки,

гори, огонь труда —

сиянье естества.

А вечность — это свет

победный в человеке.

Косарь махнет косой,

а жизнь вокруг жива.

Перевод В. Леванского.

ВСЕЛЕНСКИЙ ГИМН

(Отрывок из поэмы)

Меж былью и небылицей

в начале моей весны

я жадно читал страницы

невиданной новизны.

С горячих полей сраженья,

где лязгал и выл металл,

тревожный ропот броженья

до мальчика долетал.

Произнесенные шепотом,

ветер гасит слова…

Вспугнута грохотом, топотом,

земля ни жива ни мертва.

Кресты, обелиски, надгробья,

тяжесть чугунных плит.

…Что зреет в земной утробе?

Что время в себе таит?

Терпенье веков на пределе —

история втоптана в грязь…

И в этом гигантском борделе

пирует сановная мразь.

Что завтра свершится, не ведают

ни царь, ни министр, ни поп…

Умеренность проповедует

западный филантроп.

И, не гнушаясь саном,

в чертов вступают круг

святейший синод с Ватиканом,

как Шнейдер-Крезо и Крупп.

Да! Старого мира совами,

зыркающими в ночи,

будут мобилизованы

кликуши и палачи.

Все пригодится нечисти,

от золота до штыков,

чтобы из человечества

вырвать большевиков.

Сволочью генштабистскою,

скалящей клыки,

будут на Русь большевистскую

брошены волчьи полки.

Землю завалят каратели

грудами мертвых тел.

Социал-предатели

благословят расстрел.

Будут ночами морозными

виселицы скрипеть.

Вшами киша тифозными,

будут бараки хрипеть.

Белые генералы

в дугу мужичье согнут,

а господа либералы

смочат слезами кнут.

Мечты о свободе выкинь

из головы, батрак!..

Прет на Москву Деникин,

душит Сибирь Колчак.

В этой сплошной заварухе

вьются, как мошкара,

декаденты и шлюхи,

валютчики и шулера…

Вот некая балеринка

мяучит котам под стать:

«Для Ленина «Мариинка»

отказывается танцевать!»

Мигом брильянты в шкатулку

и — в сад! Зарывай под куст!..

Шаги раздаются гулко.

Слышен паркета хруст.

На улице вон метели.

Пламень свечей погас…

Цыганские виолончели

плачут в последний раз.

Но в смутное пенье хора

сквозь вымерший Петроград

на крыльях грозы «Аврора»

внесла свой громовый раскат.

Бьют орудья громовые,

разинув громадную пасть:

время настало новое,

грядет советская власть!

Старое время пятится,

вечной ночи конец!

Песнь орудийная катится

прямо на Зимний дворец.

И словно невидимый некто

в точно назначенный срок

там, над Невским проспектом,

флагов пожар зажег!

Путиловский всеми домнами

пылает в рассветной мгле…

Те, кто были бездомными, —

хозяева на земле.

О гордая песнь Советов!

Бессмертная песнь труда!

Словами первых декретов

накалены провода!

Мира! Земли! Хлеба!

Что взяли — не отдадим.

Рвется в высокое небо

земной пролетарский гимн.

Над мелким, над обветшалым

звени, разливайся рекой:

«С Интернационалом

воспрянет род людской!..»

Вот оно, единенье

миллионов сердец и рук!

Вот оно, сновиденье,

ставшее явью вдруг.

И будь я трижды поэтом,

будь строки мои крепки,

чем эта — «ВСЯ ВЛАСТЬ СОВЕТАМ!» —

не знаю я лучшей строки.

Я эти слова, как воздух,

всей грудью в себя вдохнул…

Высокое небо в звездах.

Меняется караул…

…Смольный. Товарищ Ленин…

Его соратники с ним.

Грядущие поколенья,

мы видим его живым!

Солдаты, студенты, матросы,

мы входим в его кабинет.

И, слушая наши вопросы,

на все он дает ответ.

Без царственных жестов державных,

без позы, без пышных фраз,

как равный среди равных,

Ленин слушает нас.

К его приобщенные славе,

с ним связаны жизнью всей,

считать свою жизнь мы вправе

прекраснейшей из эпопей!

Думаю, что едва ли

в любой уместится том

все, что о нем мы читали

или слыхали о нем.

Ленин в Казани и в Шушенском…

Ленин октябрьской поры…

Ленин, читающий Пушкина…

Ленин среди детворы.

Звуча легендами, были

обходят материки…

Синьора Дринь-дринь не забыли

каприйские рыбаки.