Избранное

без снов и грез глухой и горький отдых.

Потом ты утром видишь из окна

твой город в голубом пуху тумана.

Ползет над кровлей низкий красный диск.

Куда ни глянь, приметишь, как холмы

разубрала цветная осень; тяжко

лоза поникла под твоим окном.

И птицы те, что кружат в вышине,

как бы склонясь на зов твоей печали,

летят к тобой любимому собору

заречному, а ты им смотришь вслед.

Чему ты предан сердцем и когда

ты предал все, что любишь и поныне?

Ты вырос в сумерках. Но ждал зари.

Она взошла. Ты бросил отчий дом,

и время, властно завладев тобой,

взыскав с тебя, и щедро наградило.

О, не таи, припомни все как есть:

ты жизнь любил, прощал ей все удары,

и в тяжких буднях ты берег ревниво

заветный островок блаженных дней,

когда ты вольно жил. Потом опять,

отшельник, ты вверял себя мечте.

Так улетал один вечерний час,

так улетал один короткий миг.

Так улетали годы. И, быть может,

ты жил не так, как должно. Правы те,

кто звал тебя проститься с грузом грез,

корил за то, что лишь в глубины духа

ты глубоко проник. Твоя вина

безмерна, но таких, как ты, немало.

Теперь с рыданьем каются они

и просят утешенья, но, как молот

железный, к ним стучится в дверь война.

Вина твоей преступной слепоты,

себялюбивой, ищущей поблажек,

в час, когда время царственно-сурово

велит прозреть, — безмерна. Красота,

тебя отринув, на тебя восстала!

И ты молчишь? И ты пребудешь нем?

И ты блуждаешь в вечной Антарктиде,

слепец неисправимый, чуждый всем?

Ты ждешь, когда разверзнется могила?

Взгляни — твой город пламени открыт.

Собор Браманте рухнул! Лувр горит!

И небо пишет Книгу Даниила!

И ты молчишь? И ты пребудешь нем?

Посланец Вашингтона, генерал,

у папы ждет почтительно в приемной.

Он эскадрильи молча в бой послал.

Разверзлось небо, хлынул дождь атомный

И ты молчишь? И ты пребудешь нем?

Спроси: зачем?

                        Брат мой,

                                       спроси: зачем?

Перевод Г. Ратгауза.

УМУДРЕННЫЙ ЖИЗНЬЮ

Умудренный жизнью, вдохновленный

тем, что совершается сейчас,

песни я слагаю, как влюбленный,

о земле, о времени, о нас.

О земля!.. Юнцом я все земное

оттолкнул когда-то и забыл.

Страшно, если смерть придет за мною

прежде, чем прощенье заслужил.

Чуть в ночи смежаю веки сонно —

к ней, к земле, стремлюсь я в забытьи.

И, забыв мучения свои,

песнь о ней

я буду петь в ладье Харона.

Перевод В. Топорова.

МИР ПРЕКРАСЕН

Мир прекрасен, я видел мир.

Видел море и слышал сушу

в летний зной и в зимнюю стужу,

в городе жил я с окошком в сад

и в пустыне, где смерчи свистят,

и мир прекрасен, я видел мир.

Видел, как люди спят, просыпаются,

видел, как плачут и как утешаются,

как по утрам на работу спешат,

как, усталые, валятся с ног,

видел, как плачут, как утешаются,

живут — или только так называется,

встают — и в толпу, где любой одинок,

и ночью, усталые, валятся с ног

(ведь каждый изверился, изнемог).

И все же, собравшись с силой, встают,

и руки — натруженные, работящие, —

робея, но твердо друг другу дают,

и снова становятся злыми, упорными,

и нет им покоя, пока над горнами

не запылают, как пламя, знамена

и пламя знамен не возглавит колонны.

Перевод В. Топорова.

АВГУСТОВСКИЙ ВЕЧЕР

Серебряный серп луны

косит в поле траву.

Из леса прыгнул ко мне ветерок —

малыш, жеребенок жемчужно-серый,

а за ним, как могучий конь,

тяжко бьет копытами ночь,

и бубенец на гривастой шее

будит меня от сна.

Перевод Н. Локшиной.

ЛЮБОВНАЯ ПЕСНЯ

Как долго сердцу моему

еще уметь и мочь,

взмывая жаворонку в лад?

Где нас настигнет ночь?

Как долго сердцу моему

из сердца рваться прочь

и песни лить, как водопад?

Где нас настигнет ночь?

Как долго сердцу моему

(не пробуй, не пророчь)

лететь сквозь годы наугад?

Где нас настигнет ночь?

Я беден стал, я так устал,

мне лет не превозмочь.

А песня прочь уйдет сама,

едва настанет ночь.

Но жадно я ищу рукой

покой любимых рук…

Ты знай, что песнь моя с тобой,

раз ты со мной, мой друг.

Перевод Н. Григорьевой.

НОВЫЙ ОДИССЕЙ

К вечеру чащей застлала мое лицо

легкая лодка луны. Из тысячи

снов и догадок ушло мое сердце

в ее серебристую даль.

Куда? Ради странствий, вечного поиска,

ради ненасытности сумбурных открытий;

нигде не остановиться, ни с чем не сжиться, —

бездеятельным Одиссеем без Итаки?

Но если и впрямь это мой жребий, —

вплоть до бесславной кончины — о, без устали

слушать сирен я готов и спорить

с одноглазым кровожадным циклопом.

Ведь и у них когда-нибудь, на рассвете,

вспыхнут сердца — и тогда расплавленный

огненный поток изольется в пропасть

и зло застынет, навеки окаменев.

Перевод В. Топорова.

ВЕЧЕР В БОЛЬШОМ ГОРОДЕ

Чуть над городом смеркается, мне

словно раковину к уху поднесли,

и я слышу, как шумит в тишине

то ли море, то ли буря вдали.

Я стою на перекрестке, во тьме,

и темны еще фонарные столбы.

Мимо — люди… Что у них на уме?

А на лицах у них — печать судьбы.

Крадучись тенями, таясь,

словно их подстерегла пустота…

Лишь влюбленные, за руки держась,

входят без стыда в ночные врата.

Перевод В. Топорова.

ЭПИЛОГ

Если я вернусь однажды

к истокам дней моих,

в глубину лесов,

в древний край туманов,

по моей родной земле