Избранное

Косивших гогеновских черных мадонн.

Поэтому мы напугали равнину,

Морям ледовитым все шлюзы открыв.

И бурные воды прорвали плотину,

И слышался мин оглушительный взрыв.

Давно уж легенды мы все расспросили:

Как мучеников избавляют от мук?

Народы брели, напрягая усилья

И в землю уставясь, впряженные в плуг,

И мы наконец осознали, что время

Пришло изменить нашу явь и мечты,

И мы расстелили пред странами всеми

Бескрайней равнины пустые холсты.

И мы городам раздавали оружье,

И улицы в них притушили огни.

Готовился вихрь изнутри и снаружи,

Чтоб ветер грядущего смел наши дни.

И улицы мы штурмовали впервые,

Дыханьем туман распоров пополам,

И, крыши сорвав, мы затем мостовые,

Как тросы, привязывали к куполам.

На каждом углу убивали мы молча

Предательство, голод, безумье, чуму.

Так мы побеждали Великую Порчу.

Нам сладость пощады была ни к чему.

И, выиграв эту последнюю битву,

Мы заново строили города.

И мощная песнь оттесняла молитву,

И весело по морю плыли суда.

Мы в дальнем краю побывали у братьев.

Огонь городов их призывно манящ.

Там джунгли столицами стали, утратив

Былые приметы урочищ и чащ.

Там слышится тракторов рокот далекий,

Равнины себя расстилают нам в дар.

Зарю, зародившуюся на Востоке,

Мы вдаль запустили, как огненный шар.

1940

Перевод К. Богатырева.

БАЛЛАДА О ВОЗДУШНОМ НАЛЕТЕ

Когда пустынны улицы града,

Когда мир пробудиться готов,

Солнца алеет громада

На престоле холмов.

Песню сирены слушай,

Забудь свой дом и кровать.

Будет призрачный голос петуший

Над тобой горевать.

За стеной просыпаются пени,

Рвут тишину на куски,

И на нас надвигаются тени

По призыву враждебной руки.

Крысы играют в прятки

По дворам, где крадется рассвет.

Больной на угле лихорадки

Пьет, как воду, горячечный бред.

Из-за темного облака мчится,

Созывает стальных подруг

Прямокрылая смерти птица,

Древняя птица Рух.

И не в лодке — в зыбкой постели

Уплывает в море Синдбад.

Ребята играют в темной щели,

А матери молча сидят.

Пушки лают зло и нежданно,

Но бывает голос страшней,

Когда в кожаной груди барабана

Надрывается сердце друзей,

Когда в темном хмелю агонии

Дрогнули стены, и вот

Льется смерти вино на ладони

И, как жабры, вздрагивает рот.

И мечется брань в подвалах,

Как летучая мышь. До конца

Распахнулись в страстях небывалых

Беззащитные сердца.

Угроза кричит, как глашатай,

Злое сомненье горит,

И отравлен плод незачатый

Темным наследством обид.

Когда безлюдны улицы града,

Когда мир опочить готов,

Облака встала громада

На престоле холмов.

Призрачный голос петуший

Стелет больному постель.

Вам, нерожденные души,

Скудный цветет асфодель.

1940—1941

Перевод Г. Ратгауза.

БАЛЛАДА ПРО КОРОЛЕВУ ГОРЕЧЬ

Голоса, говорите! Я слышу вас.

В роще гудит пчела.

В солнечном поле мычат стада.

Играют колокола.

В больших городах на вечерней заре

Колокола поют…

В часы одиночества голоса

Над головой плывут.

Не вы ль, голоса, навевали мне

Над озером тихий сон?

Куда же исчез этот лунный парк?

В забвение погружен?

Куда исчезли мосты на ветру,

Любовь моя, мой испуг?

О голоса, расскажите, зачем

Все изменилось вдруг?

Сладок был сон в соловьином лесу

В те невозвратные дни.

Тысячи глаз искали меня.

Исчезли теперь они.

Поэты умершие! Я вас любил,

Как братьев родных и живых.

Но горечь меня засосала, и вы

Не слышите криков моих.

А в небе по-прежнему солнце горит

Над ширью больших дорог.

Зачем вы ушли от меня, голоса?

И в горечи я одинок.

И ветер мне кажется здесь чужим,

И летом нет мне тепла.

И юность еще не успела пройти,

Как старость уже пришла.

От слабой руки и ребенок уйдет,

Снежок для орла не заслон.

Поэзию к себе не влекут

Ниневия и Вавилон.

Потому что каждому нужен жар —

В нем любовь, и боль, и гроза,

А тебе закрыты пути к весне —

Только пепел слепит глаза.

Но постой! Ты ошибся! Ты не одинок —

Есть поэты на нашей земле.

Их улыбка, их голос — в песне ветров,

Не угасло их пламя в золе!

Они живут в лепетанье листвы,

Я их каждой весной узнаю.

Голос братьев поэтов врывается вдруг

В комнату мою.

Говорит он: «Вставай, изможденный певец!

Над землею на троне своем

Правит временем злейшая из королев —

Та, что Горечью мы зовем.

Всюду горечь и горечь. Устала рука,

Гаснет взор твой. Но если так —

Пусть железная ненависть кровь всколыхнет

И сожмет твои пальцы в кулак…»

И я раскрываю настежь окно:

Где-то дальние грозы гремят.

И зовут меня в битву поэтов слова,

Гул симфоний и нежность сонат.

Не до слез, не до вздохов! Поэт, вставай!

И бреду я, опять влеком

Этой самой злейшей из королев —

Той, что Горечью мы зовем!

1942

Перевод Л. Гинзбурга.

ОБМАНЧИВОСТЬ МИРА

(По мотивам Питера Брейгеля)

Всюду я вижу тебя: на фламандском поле,

Возле римских колодцев, манящих в полуденный час, —

Сердце холодом сжато, и ощутишь поневоле:

Всюду — трагический призрак, тревожащий нас.

Ты понимаешь, ты видишь — от терний не сыщешь защиты,

С ужасов полной тропы никуда не свернуть.

Невыразимо покинутый, всеми забытый,

Ты одиноко под северным небом держишь свой путь.

Кобольд идет за тобой. Плечи плащом закутай.

Путь твой все шире и шире. Распахивается окоем.

Все исчезает, становится мраком и смутой.