Избранное

Я побываю в каждой вашей думе,

Как эхо смутных стонов и молитв.

Сорвав завесу вашего безумья,

Я вам открою тайну этих битв.

Заставлю вас, вглядевшись в сумрак серый,

Забыть свой дом и песенки невест.

Отныне все измерит новой мерой

Снарядный шквал, грохочущий окрест.

На юный город подняли вы руку —

Вас обманули ваши лжевожди.

Вы мечетесь по огненному кругу.

Да, жребий брошен! Милости не жди!

Помчались смертоносные машины

На город братьев через снег и мглу,

Проламывали стены ваши мины

И обращали улицы в золу.

Горят дома, земли гноятся раны,

Леса и пашни выжжены дотла.

И ненавистью жарко дышат страны,

Где ваша банда черная прошла.

Но в снежном поле, трупами покрытом,

Тот город встал, стряхнув золу и дым,

Чтоб доказать свинцом и динамитом,

Что — все равно! — грядущее за ним.

Он выстоит, он выдержит удары,

А вы сгниете в глине и в снегу.

Вас изведут багровые кошмары

На этом неприступном берегу…

Я вас пугал. Теперь смотрите сами!

Бессильны стоны! Как тут ни кричи,

Под русскими седыми небесами

Немецкой кровью пенятся ручьи.

Всему конец!.. Но есть еще спасенье.

Еще вы братья мне. Найдется путь!

Спешите, искупая преступленье,

Штыки своих винтовок повернуть

На главного зачинщика разбоя,

Виновника бессчетных слез сирот,

Который в пропасть тянет за собою

Обманутый и проданный народ!

Еще вы братья мне! Одной страною

Мы рождены. И я пришел сюда,

Чтоб с вашею безмерною виною

Явиться к вашим судьям в день суда.

Пришел, сломив судьбы неумолимость…

Я жду, о братья! В муках и в крови

Родится ли великая решимость

Из горя, из страданья, из любви?

Декабрь 1942

Перевод Л. Гинзбурга.

БАЛЛАДА О ПРЕОДОЛЕНИИ ОДИНОЧЕСТВА В БОЛЬШИХ ГОРОДАХ

Вы, которые с нами в Больших Городах тонули,

Хмелея от золота вечера, огромного, как собор,

Если дикого одиночества вы, как яда, хлебнули,

Вы словно некую тень почуяли за собой.

И отказались тогда от наслаждений; и мысли

С губ облетели, и с ними вместе цветы и вино,

И в чаще ваших ресниц черные солнца повисли,

И вы поняли вдруг, что вам одиночество не суждено.

Смятение вечера нас охватило и обогатило

В тот миг, когда чувством опасности мы были заворожены.

И мы почуяли музыку, соблазн голубого мотива,

И эту вот ночь, и женщин. И все же средь тишины

Звал, плакал, требовал голос. И в памяти вдруг всплывали

Улицы эти и площади. Иначе быть не должно.

И словно мы никогда покинутыми не бывали,

Мы поднялись и поняли: одиночество не суждено.

Ибо кто же вспомнит о нас? О, лик укрощенных жалоб!

Героические ландшафты, вдруг вспучившиеся из глубин!

Как их в себе одолеешь, гонимый стужею шалой,

Гонимый зимнею ночью, застывшей в стеклах витрин.

И вот ты снова и снова в дурмане садовой чащи,

В грозном вопле сирены, распахивающей окно.

Но от жесткого долга сердце начинает ожесточаться.

И мы понимаем утром: одиночество не суждено.

И все, что мы гоним прочь, все, что мы отвергаем:

Странная робость творчества, музыки немота,

То, что вдруг ускользает, и то, что вновь обретаем, —

Облако, сумрак, прохлада, что по земле разлита, —

Все это в нас поднимается. Пусть грозовою тенью,

Знаменами и штыками в нас время врывается. Но

Внутри созревшие силы нас сами приводят в смятенье,

Мы сами — ружье и опасность. Одиночество не суждено.

Да, мы и были такими: мозг, познавший усталость,

Голова, застывшая в каске, повидавшая все наяву.

Мы рвали священные узы, и только одно оставалось —

Тяга к будущему величью в ущерб своему существу.

Люди проходят, как тени. Без слез умираем на поле.

Жизнь течет, как вода. Падает снег. Темно.

Мы больше не знаем себя. Но от смертельной боли

Нас будит внутренний голос. Одиночество не суждено.

Могучие братья далеко. Враг еще бродит по чащам.

Он поджигает город. Каждый кругом — партизан.

А каждый из нас одинок на поле кровоточащем,

В ожиданье последних решений, приближающих к рубежам.

Враг побежден. Вослед его разбитым бригадам,

Одинокие и в победе, возвращаемся, помня одно:

Что выбора больше нет. В грядущее путь не гадан —

Куда-то — чтоб только не было одиночество суждено…

1943

Перевод Д. Самойлова.

БАЛЛАДА ОБ ИКАРЕ, МОЕМ СПУТНИКЕ

Памяти моего брата Альфреда, летчика Британских военно-воздушных сил, не вернувшегося из полета.

Каменные розы. Резкие крики павлинов.

И — сквозь тяжелые двери — музыка, еле слышна…

Сумрачный ужас глядел, как, храбрые крылья раскинув,

К птицам ринулся я и меня приняла вышина.

Детские ресницы твои наклонились к приборам.

В пепельном доме ночи ты остался один.

По затемненной сцене метались призрачным хором

Безнадежность и страх — друзья наших горьких годин.

О, безнадежность, сиротство! Ты полюбил их,

Как облетевшее дерево, как играющий вал.

Плавились солнца в тени твоих бровей острокрылых,

Месть спала, и простор околдованный тихо дремал.

О, эти флейты сумрака, гулкобегущее море,

И разноцветные вспышки, кусты грозового огня…

Сон мой тихий баюкали несказанные зори,

И языческий день встречал тишиною меня.

О Икар! Твой голос не слышу я. Где он?