Избранное

И в леденящей ночи на тебя надвигалось стеной.

Багрово текли времена. Глаза твои хмуро следили

За сапогами вояк в броне и крови.

Завоеватели волю твою пробудили.

И растворялись туманы над Иль Сен-Луи.

Словно истерзанный зверь, что ушел от погони,

Ты притаился и ждал, чтоб окончился гон,

Стиснув страданье свое, как оружье сжимают ладони.

Жанна! Доспехов ее был слышен трагический звон.

И на Бельвиль, когда час уходил предзакатный,

С сумраком вместе ложилась корявая тень

От кулаков. И знамен трепетали огромные пятна.

И начиналась безмолвная битва за завтрашний день.

Тени дырявые, пулей пробитые стены,

Тени Бельвиля и тени Сент-Антуан!

В утреннем свете уже от страха рыдает измена.

Галльский петух трижды кричит сквозь туман.

1944

Перевод Д. Самойлова.

ЭПИТАФИЯ ГЕРМАНСКОМУ СОЛДАТУ

15 октября 1944 года штабс-фельдфебель Фишер взорвал склад боеприпасов германской армии близ Лориента и стрелял в подоспевшие части СС, пока не был убит.

Вот парашюты в небе зацвели.

Плывут на смерть орудий корабли.

Под знаком рун на сбор идут войска.

И смех горгон — как пушечный раскат.

Чужая кровь. Чужой войны закон.

Чужое поле топчет мертвый конь.

Это двух песен славная земля,

Здесь в рог трубил племянник короля.

Скажи, Европа, ты еще жива ли?

Какие кузни цепь тебе ковали?

В ночи германской слышен твердый шаг,

В глаза солдатам смотрит мертвый мак.

Германия, суровая отрада, —

Старинных песен ей уже не надо…

Пусть грянет выстрел над полком моим,

Как безутешный белый серафим!

Пусть ангел смерти вам посмотрит в очи,

Вам, прятавшим под руной сердце волчье.

Пусть две страны услышат в темноте

Пароль и отзыв: Freiheit — Libert'e!

1944

Перевод Г. Ратгауза.

БАЛЛАДА О ДАМЕ НАДЕЖДЕ

Хозяйка сна, подруга эшафота,

Предсмертный хрип, веселая сестра

Голодных толп, наркоз, полудремота,

Сиделка возле смертного одра,

Последний хворост в пламени костра;

Когда сердца дрожат в ознобе страха

(Чадит заря, а на рассвете — плаха),

Тогда деревенеющий язык

Зовет тебя, магическая пряха,

Надежда — королева горемык.

В дремучем мире дьяволов и змей

Ты призрачна, светла и невесома.

Прислушалась ты к жалобе моей:

Двенадцать бьет… Полночная истома…

Я за тобой из города, из дома

В багровую безбрежность побреду.

Прости… Ты знаешь: я попал в беду,

Распят и колесован… В смертный миг

Приди, прильни ко мне… В жару, в бреду…

Надежда — королева горемык.

Ты в жажде — утоление желанья,

Ключ — пред тобой раскроется стена.

Святая смесь предчувствия и знанья.

Убита вера, правда казнена.

Ты ненавидишь, ты любви полна.

Ты, нищенка, гонимая жестоко,

Вдруг вспыхнешь красным заревом с востока,

И будит спящих петушиный крик.

То пропадешь, то вынырнешь до срока,

Надежда — королева горемык.

ПОСЫЛКА

Тебе мы служим верно, без упрека.

Ты — лед и пламень. Ты горишь высоко.

Ты прошлое. Ты — будущего лик.

Ручей, в пустыне спрятанный глубоко.

Надежда — королева горемык.

1947

Перевод Л. Гинзбурга.

ПОРА ЧУДЕС

Пора чудес прошла. И лампы дуговые

Померкли за углом. И стали отставать

Часы. Пугают нас их звоны роковые.

Все кошки ночью стали серыми опять.

Купцам и храбрецам пришла пора смириться.

Как душен этот стих! Вскрик вспыхнул и исчез.

Приметы стен твердят и уверяют птицы:

«Умчалась молодость. Прошла пора чудес».

Ах, было время поцелуев, клятв, печали.

Оружье заперто, а смерть отворена.

И на закате сладком ласточки кричали.

Забыт насущный хлеб, надежда лишь нужна!

И те полуслова, чей звук во тьме чуть слышен,

Неясны были нам, как вещий бред волхва.

Все помнится: «Когда мы пели время вишен!..»

Как пахла горечью тумана синева!

Еще мне помнится коварный путь позора.

Перед броском — колючей проволоки стыд.

И правда в пелене туманных слов фразера.

И с фау в сотый раз был начат алфавит.

Оружье тех, кто прав, тогда от слез мерцало.

Потом ладью любви сгубила глубина.

Еще в моих ушах сирена скрежетала,

Когда был допит страх с остатками вина.

Смысл старых книг легко усваивали дети.

Нож, вспыхнув на столе, светился горячо.

И вечером душа дышала, как в клозете,

Поимкою убийц шикарных. И еще

Немало горьких клятв припомню об отмщенье…

Лёт диких лебедей мне слышится вдали.

Кровоточат слова. Возможно ль возвращенье?

Прошла пора чудес. И годы зря прошли.

Франкфурт-на-Майне, 1947

Перевод Д. Самойлова.

ЗНАМЯ КРИВОГО РОГА

(Из «Мансфельдской оратории»)

В Мансфельде эту историю

Знает любой горняк…

Сюда из Кривого Рога

Прислали однажды флаг.

Красное знамя Ленина

В то утро вручили нам

Рабочие Украины —

Немецким своим друзьям.

Секретарь рудничной ячейки

Держал на собрании речь.

Он как зеницу ока

Поклялся тот флаг беречь.

Но в тридцать третьем нацисты

Пришли, как чума, как мрак.

И секретарю приказали

Отдать для сожженья флаг.

Он отказался. И вот он,

В тюремную робу одет,

Брошен в гестаповский лагерь,

Но упорно твердил он: «Нет!»

За русское имя «Ленин»

Смертью грозил трибунал,

Но и там, за колючей проволокой,

Он, как клятву, «Ленин» — шептал.

Они ринулись на Россию.

«Это враг наш!» — вопили вокруг

Но знал человек в концлагере,