Избранное

Да, да, в исторический для Италии и для всех католиков вечер исхода папы из шестидесятилетнего заключения глава правительства, дуче, официально принимал одиннадцать советских граждан-безбожников… Да простит господь это вольное или невольное прегрешение Бенито Муссолини!

Мы заехали в министерство авиации. Там ждал заместитель министра, Бальбо, в полной военной форме, приподнятый и взволнованный. С ним и с начальником авиаштаба Пилигрини опять сели в машины.

Довольно далекий и очень быстрый путь за город. Потом — слабо освещенные ворота, часовой, проверка номеров машин, — хрустит гравий на дорожке в густом пальмовом саду. Сад велик — но вот маленькая колоннада, небольшой, в классическом стиле, богато отделанный дом. Это вилла Торлония, летняя резиденция главы фашистского государства.

В доме было на вид совсем пусто, но где-то со стороны слышались шорохи, скользили по нас чьи-то невидимые взгляды. В коридоре встретилась молодая женщина или девушка; она приветствовала входящих тем же фашистским поднятием руки. У нее живые, слегка вылупленные глаза, очень похожие на те, что смотрят с примелькавшихся в журналах портретов «вождя». Сестра? Племянница?

Минут на пять нас оставили в небольшом пустом зале. Бальбо волновался, поправлял галстук — странно, ведь он один из четверки, руководившей, включая Муссолини, фашистским захватом Рима!

Быстро вошел невысокого роста полный мужчина в белом костюме, довольно свежий, несмотря на легкую седину в висках. Полпред Курский начал представлять своих спутников. Дуче в каждого вглядывался преувеличенно внимательными круглыми, выкаченными глазами. Кивал головой в ритм разговора, скрещивал руки на груди… Спросил, что такое Осоавиахим, и выразил вежливый восторг количеству его членов. Спросил о воздушных линиях в Сибири и выразил вежливый восторг их протяжению…

…Этот угловатый день, похожий на сложный сон, кончился еще и официальным ужином в «Кастелло ди Чизаре». Рубашка, пиджак и тело от сорокаградусной жары давно слиплись в одно. Уже ночь, но и она дышала сухим изнуряющим жаром.

Мы возвращались поздно; спутник мой сонно напевал в машине недавно слышанный мотив:

Молчи, грусть… молчи,

Не тронь старых ран…

Ска-азка… любви…

Дор-рогой…

— Брось, Ваня, эту неаполитанскую муру! Ведь ты же комсомолец. Давай лучше что-нибудь веселенькое, российское. И мы тихонько, под рокот машины, начали российское.

— Аванти, пополо, де ля рискоса — бандьера росса, бандьера росса!^[11]

1929

Черная долина

Совсем маленький этот город Эссен. Одна длинная главная улица. Тянется, как в Смоленске, как в Вятке, снизу наверх, змеится, меняя название, то пузырясь площадями, то сжимаясь в тонкую асфальтную жилку.

На длинной главной улице — все, как в любом небольшом немецком городе. Магазины, рестораны. В витринах — вилки, и ложки, и браслеты, и бусы из зеркальной крупповской нержавеющей стали.

На главной улице — вокзал, и ратуша, и кирха. Памятник Альфреду Круппу, первому здешнему повелителю, родоначальнику сталелитейной династии эссенских Круппов. У памятника в сумерках ныряют проститутки — угловатые, молчаливые, с длинными ногами и руками, с большими старушечьими сумками. От неоновых рекламных огней фиолетовые тени ложатся на их лица.

Здесь все в городе для Круппа, все от Крупна, все вокруг него. И витрины, и пассажиры автобусов, и проститутки, и газеты.

У входа в кино размалеванные большие плакаты. Румяный офицер в униформе начала века защемил между рейтуз шикарную блондинку с бокалом в руке, щекочет желтыми усами нежную женскую шею. Сейчас в большой моде военные фильмы о довоенном времени.

Эссенский универмаг «Эпа» светится пятью этажами. И все пять этажей почти пусты. Только внизу, у одной двери — толчея, настоящее столпотворение. Дирекция универмага в рекламных целях, и при этом без всякого убытка для себя, торгует дешевой порцией горячих бобов на свином сале. Потертые люди стоя, прижимая к груди мисочки, обжигаются бобами. Среди них шныряет несколько тощих теней с пепельными лицами. Они подхватывают пустые миски, вылизывают остатки бобов и жира. Это строго запрещено. Время от времени барышня выходит из-за прилавка, выгоняет голодных нищих на улицу. Она грозит позвать полицию, если это еще раз повторится. Но это повторяется еще и еще.

На площади, наискосок от «Эпы», в витрине аптечного склада — громадные буквы:

«Все для ухода за собаками!» И картинка: в кровати под одеялом лежит собачка, рядом на стуле — собака-доктор в белом халате щупает у больной пульс. Под кроватью — горшок. На ночном столике — бутылка лекарства, на сигнатурке написано: «Салипирин для нашего Бобика».

Вот и весь город Эссен, если не смотреть по сторонам.

А если посмотреть, если отойти переулком вбок от главной улицы, — окажется, что Эссен — большой город, совершенно не похожий на германские города.

Громадное, необозримое пятно, ровно исчерченное узкими полосками улиц. Улицы из совершенно одинаковых одно- и двухэтажных домов.