Избранное

Болотный мох называется сфагнум. Торговцы цветами его покупают. А вода в речке спала, ведь уже несколько дней нет дождя. И она прозрачная, хоть и кажется бурой, потому что дно бурое, покрыто бурым илом, под водой он больше похож на звериную шкуру. Он тянется между бревнами, есть огромные, их снесло половодьем, нагромоздило друг на друга, получились запруды. Маори идут вброд навстречу течению, шарят палками под краями запруды и выбрасывают на берег угрей. И берут с собой котелок для смолы каури. А по застрявшим бревнам нетрудно перейти на другой берег, идешь по траве — и на каждом шагу из-под ног скачут и взлетают всякие насекомые. И, кувыркаясь, снижается голубь-трубач. Слышно, как он щелкает клювом в каких-нибудь двух футах от тебя.

— Да,— говорит Джонни,— поймали меня. В то утро я попросил ее погасить газ, и она погасила. Очень я тогда удивился. Не думал, что и ее так же разобрало, как меня. А про полицейского забыл. Он всегда проходил по улице, а тут видит, дверь открыта и в лавке темно. Мы его и не заметили, пока он не посветил фонариком.

Очень мне тогда было жалко маму мою, говорит Джонни.

Что ты теперь станешь обо мне думать? — говорит он.

— И надолго тебя посадили, Джонни?

— Почти два года продержали. Засадили в тюрьму. А там столько дурного творилось, я за весь свой век столько не нагрешил. И после отец не пустил меня на порог, но мама была добрая. Она упросила старшого из Армии спасения пристроить меня матросом, и, пока тот корабль готовился к плаванью, мама все время плакала. Но она взяла у одной подруги денег взаймы и испекла мне на дорогу очень славный пирог. Я два раза ходил на том корабле, но только подручным кочегара. Вот я и нанялся на место получше, на другом корабле, и много плавал, а потом пришел новый боцман, и попал я в беду. Он узнал, что я сидел в тюрьме, и хотел от меня кой-чего, а я не поддался, вот и попал в беду. Я пожаловался помощнику капитана, а он меня и слушать не стал.

Идти в зарослях чайного дерева было ничуть не прохладнее, да еще в гору. Жаркий воздух недвижен, насыщен пряным ароматом и словно загустел. Мелкие цветы роняют лепестки; свежие семенные коробочки, ярко-красные, раздвоенные, похожи на жокейскую шапочку, посередине торчит тонкое перышко; у старых перышко давно отпало, но и они еще не раскрылись. Так же как в сосновых шишках, семена в них могут сохраняться годами.

— Ну и вот, один раз в здешнем порту решил я уйти с корабля,— говорит Джонни.— Двинулся поездом в глубь страны, потом стал ходить искать работу. Лето было хорошее, если и на ночь нет крыши над головой — не беда. Только плохо начинать день, если проснулся поутру, а чашки чая и той не выпить. Ну и вид у меня не больно приличный, умыться нечем — ни мыла, ни воды нету, правда, осколок зеркала при себе, гляжусь, когда причесываюсь.

Знаешь, Дэйв, у меня как волосы отрастут, такие они длинные, шелковистые, тебе даже приятно было б их погладить.

Бывало, наймусь на какую-нибудь ферму и рад бы там остаться, да только, если в доме есть молоденькая девчонка, я там нипочем не задерживался. Бывало, фермер с хозяйкой уедут на весь день в город, а я остаюсь один с девчонкой. Нет, ни разу ничего такого не случилось, но поглядел бы ты на меня. Бывало, сразу, хочешь не хочешь, ухожу от дома подальше, а за оградой, чем бы работать, только и делаю, что молюсь.

Теперь подъем по-настоящему крут, и начинается лес. Остановились передохнуть, меж деревьями видно — по ту сторону долины, над горным гребнем, скользит темное пятнышко. Похоже на ястреба, но ведь ястреба отсюда не разглядишь.