Избранное

— Я не знал, как лучше поступить,— говорит Джонни.— Ну и остался, глядел, думаю, если станут делать худое, выскочу и помешаю, покуда не поздно.

А они ничего такого не делали. Смотрю, просто сидят и разговаривают и кидают камешки в воду, очень я тогда удивился. А потом оба улеглись рядом на спину.

Разлеглись оба вот так на солнышке, противно смотреть. Ну, мне надоело ждать, встал и пошел к ним, решил, и отругаю ж я сейчас мальчишку. Но они меня услыхали, и не успел я слова сказать, а он, чертенок, побежал к воде и нырнул. Я кричу — вернись, а он уплыл за ивы, его уже и не видать.

Он-то был отличный пловец, а меня сроду никто не учил плавать.

А та шлюшка знаешь что сделала? Бросилась к иве, забралась на ветку и сидит. Я говорю, слезай, мол, и оденься, не то расскажу все твоему отцу, он тебя за такие проделки выдерет. А она в ответ ни слова, сидит и ногами болтает. Но я там под ивой не остался, потому как знаешь что она сделала? Хотела меня полить.

— Угу.

Как обойти этот утес? Отрог чем дальше, тем круче, гребень совсем узкий, шли точно по лезвию ножа — и вдруг он уперся в стену. Может, вскарабкаться по толстому стволу дерева до нижних ветвей, а там, пожалуй, сумеешь дотянуться до другой ветви, поближе к вершине скалы? И перепрыгнуть на нее? Но очень уж рискованно. Оставим такие подвиги разным седрикам, дай им бог здоровья. Но ты ведь однажды уже потерпел здесь неудачу — и второй неудачи не хочется, верно?

— Мистеру Макгрегору я ни словечка не сказал,— продолжает Джонни,— а вот Седрика и правда отругал. Сказал ему разное, что запомнил из Библии, и сказал — я, мол, всегда старался подавать хороший пример.

А вот трещина довольно широкая, можно зацепиться обеими руками. И торчит небольшой выступ, хоть не всей ступней, а на пальцы стать можно. Но вдруг камень вывaлитcя? Ладно, попробуем удержаться сразу и на том и на другом. А выше, кажется, станет полегче, вон до самой трещины спускается сверху корень толщиной в руку.

— Знаешь,— говорит Джонни,— я, как стал работать на здешней ферме, с тех пор ни капли спиртного в рот не беру.

Лежишь на животе, стараешься отдышаться и чувствуешь, как по тебе струится пот. А там, далеко внизу, долина, и за остроконечными макушками деревьев виден чей-то дом. Вроде и чужой, и вроде очень знакомый, утираешь ладонью пот, заливающий глаза, стараешься разглядеть получше. Смотришь, а там как раз налетел ветерок, колыхнул на веревке сохнущее белье. А больше там никакого движения, только над крышей дома дрожит раскаленный воздух.

— Теперь я посплю, ты не против? — говорит Джонни.— Может, тогда мне станет получше.

Но есть же кто-то там, внизу. Что за люди могут жить в таком месте?

— Я не хочу тебя гнать,— говорит Джонни.— Но может, отнесешь тарелку, а то вдруг сама за ней придет.

Пока обедают, она бесконечно ругает себя: никудышная стряпуха! Все не так, как надо. Картошка у нее чересчур разварена и расквасилась, фасоль старая и жесткая, баранья нога пережарена и пересушена, в мятный соус бухнула слишком много сахару. И отродясь она еще не готовила такого дрянного пудинга. Вода просочилась внутрь, салфетка была дырявая, а она и не заметила. И луковый соус подгорел. Даже не понять, как Дэйв усидел за столом и умудрился хоть что-то съесть. И может, даже лучше, что Джонни не пришел к обеду, все равно ничего нельзя в рот взять.

— Но как это ты меня перехитрил, а? — говорит она.— Как это я поддалась — не пошла и не вытащила его сюда?

У Дэйва шея в поту, он взмок под тонкой хлопчатобумажной рубашкой, нет, миссис Макгрегор, говорит он, не надо второй порции пудинга. Все очень вкусно, но еще хоть глоток — и он лопнет. Он просто не в силах больше есть.

Просто надо расстегнуть верхнюю пуговицу на брюках, говорит она.