Избранное

Виа Аурелиа относится к числу дорог самых оживленных, по которым въезжают в Италию из-за границы, поэтому вдоль обочины разбиты симпатичные куртины, долженствующие говорить своими цветочками иностранцу: «Добро пожаловать, чужеземец!» Вскорости я был приглашен участвовать в сумасшедшей гонке вдоль отвесных каменных стен, шофер был явный desperado — самоубийца, это больше смахивало на аттракцион «гонки по вертикальной стене», который бывает на ярмарках, чем на нормальную автомобильную езду. Я сидел сзади и все время боялся потерять опору. Перед каждым поворотом в голове мелькало: «Сейчас мы врежемся в скалу» или «Сейчас полетим в пропасть», но ничего страшного не произошло и ни один автомобиль или пешеход не бросился от нас, ища спасения, на обочину. Меня все сильнее укачивало, но, прежде чем морская болезнь успела себя проявить, я уже благополучно стоял на твердой почве. Это был Сан-Ремо.

Вечером, когда совсем стемнело, я вошел в маленькую деревушку и, усталый, присел в какой-то таверне. Комнаты для ночлега здесь не было, но я подумал: «Придется им попотеть, чтоб меня отсюда выкурить». Пока я посиживал за четвертью литра вина, вошла мужская компания и расселась за длинным столом. Начали есть и пить, все повеселели, и через какое-то время одному пришла в голову мысль пригласить меня подсесть. Пришлось отважно пить вместе со всеми, служа одновременно оселком, на котором то один, то другой мог проверить и продемонстрировать обществу свои познания в иностранных языках. К счастью, я тоже знал несколько слов по-итальянски, так что даже самые малоразвитые могли задавать мне время от времени какие-нибудь вопросы, и за столом царило всеобщее довольство. Заказы следовали один за другим все быстрее, и настроение стало суматошливым. Это была бригада рабочих-строителей из Милана, которая прибыла сюда на время для постройки санатория; они жили скопом в большом доме, где и для меня найдется койка. В разгар веселой кутерьмы компания неожиданно поднялась из-за стола, кто-то завладел моим рюкзаком и с триумфом понес его впереди.

Наутро всем ни свет ни заря нужно было опять на работу, и меня тоже выдворили, потому что в доме никого не должно было оставаться. С похмелья вставать всегда тяжело. Но рабочие, казалось, об этом не подозревали, во всяком случае, двое горели желанием увидеть свой портрет, хотя с похмелья человек испытывает обычно лишь одно-единственное желание — чтобы улетучился как можно скорее туман из головы. Я взял себя за жабры и сел рисовать, оба остались довольны, и в семь Утра я снова был на улице с первыми заработанными в Италии деньгами. Когда приезжаешь в новую страну или в новый город, всегда смущает вопрос: а пойдут ли здесь твои дела, как шли прежде? И если видишь, что это не из области невозможного, то всякий раз будто гора с плеч. Так радуется торговец первой утренней выручке, потому что на его вопрос: пойдут ли дела сегодня, как шли вчера? — она дает утвердительный ответ.

Немногим позже вчерашний одержимый, согласно уговору, вновь подсадил меня в свой автомобиль, и я, опять рискуя жизнью, прогазовал с ним пятьдесят километров. Это был скорее дурной сон, чем явь. У меня это в голове не укладывалось, ведь погода стояла превосходная, в такой день даже самый закоренелый и уставший от жизни пессимист должен был почувствовать желание дожить до вечера.

По летней жаре я протопал пешком до Альбенги, средневекового города, четырехугольного в плане, судя по всему выросшего на месте древнеримского военного укрепления. Поразительное открытие делает голландец в итальянских городах: как, гуляя по старому Амстердаму, видишь мысленным взором славное прошлое родной страны, так и здесь на каждом шагу перед тобой встает итальянское средневековье, правда жутко изгаженное, изуродованное, но все же средневековье.

Не помню, в Альбенге или в каком-то другом местечке я впервые познакомился с итальянскими торговыми обычаями. Я хотел купить у старушки фунт груш. Для начала она принялась выбирать самые порченые, какие только у нее были. Я указал ей на неправильность подобного образа действий; она извинилась с таким видом, будто гнилые пятна, больше чем наполовину покрывающие некоторые плоды, для нее были скрытыми изъянами. Она набрала других и взвесила. Я увидел, что им далеко до фунта, и указал ей на это. Она десять раз извинилась: дескать, перепутала гири. Потом взвесила полный фунт и назвала цену, которая намного превышала обозначенную на дощечке. Я указал ей и на это. Теперь она извинилась сотню раз: дескать, перепутала цены, и теперь назвала правильную. Я дал ей монету в две лиры, она вернула мне сдачу с одной лиры. Я указал ей на это. Она извинилась тысячу раз: дескать, перепутала разменную монету, она старая, видит плохо, а я молодой, у меня острое зрение, я лучше гожусь для дела, чем она, бедная старушка, которая каждую минуту что-нибудь путает; она поблагодарила меня, что я так хорошо каждый раз ее поправлял, и простилась со мною почти по-матерински.