Избранное

Когда снег сошел с гор, мы с Аво убежали из дома. Только не думайте, что побираться: мы отправились искать Шаэна.

Этот благовидный предлог для бегства придумал Аво, и я бесконечно благодарен ему за эту выдумку. Не пристало же нам, внукам уста Оана, чьи кувшины славятся во всем Карабахе, ходить с сумой по миру. Да, да! Мы ищем Шаэна, чтобы присоединиться к его отряду.

Старичок в дырявом бешмете, выслушав нас, сказал с улыбкой:

— Шаэна ищете? Кто ищет Масис-сар? Его отовсюду видать.

Другой старик ответил не менее туманно:

— Шаэна везде ждут. Искать его незачем: придет время — сам явится.

Вокруг нас поднимались высокие горы, точь-в-точь как те, что окружали наш Нгер. Они тоже, наверное, хуты. Во-он гора, высокая-превысокая. Это уже как наш Басунц-хут, с одной стороны до самой макушки она покрыта мелким лесом. Кто знает, не в этой ли лесной чащобе, что красуется вон на той горе, увенчанной нахатаком, скрывается Шаэн со своим отрядом? Но не до Шаэна нам сейчас и не до лесных таинств. Голод гонит нас по дворам.

— Придумай что-нибудь, Аво, — через силу выдавил я. — Мочи нет терпеть!

Мы вошли в какое-то незнакомое село. Выбрав самый высокий, красивый дом, мы осторожно постучались.

Калитку открыла девочка лет одиннадцати с большим бантом на голове.

— Что надо? — спросила она, с любопытством осматривая нас.

Вид у нас был вполне достойный сострадания. Аво стоял сгорбившись, словно скрученный какими-то болезнями. На его вытянутой вперед руке лежала шапка. У меня вдоль тела безжизненно висел пустой рукав. Рука была тщательно спрятана под одеждой и привязана.

— Красавица, что вам исполнить из Пушкина? — неожиданно вырвалось у меня.

Девочка изумленно вскрикнула и побежала обратно.

— Мама, мама! Здесь какие-то нищие хотят стихи прочесть, — донесся ее тоненький голосок из глубины двора.

На крыльце показалась толстая, пестро одетая женщина. Увидев нас, она вскрикнула:

— Вы, что ли, стихи читаете? Ну, подходите.

Мы молча прошли во двор. Женщина, уперев, руки в мощные бока, с, насмешливым любопытством разглядывала нас.

Я прошел вперед, закатил глаза и начал нараспев, точно песню:

В пустыне чахлой и скупой
На почве, зноем раскаленной,
Анчар, как грозный часовой,
Стоит один во всей вселенной.

— Амалия! Чтобы мой хлеб поперек горла стал тебе! Я учителей тебе нанимаю, деньгами сорю, а что ты знаешь, кроме «Петушка»? Гляди, нищие, а какие стихи знают!

Она скрылась за дверью и через минуту вышла, неся милостыню. Отсыпав нам в мешок с полмеры чистой пшеницы, она брезгливо отвернулась.

— Молодые, а уроды какие!

Удача вскружила нам головы. Вот она, хорошая, сытая жизнь! Мы идем от села к селу. У нас наполняются зерном мешки: один, другой, десятки мешков. Мы уже богатые. К нам приходят одалживать зерно. У нас теперь своя корова, своя арба, новый дом, каменный, высокий и красивый, как дом Вартазара, как все дома сельских богачей. И петушки на крыше, простреленные насквозь. А Асмик? Я иду с ней по имениям, показываю ей свои богатства и говорю: «Видишь, все это я нажил. Честно, своим трудом. А твой Цолак — размазня. Он даже на лошади как следует ездить не умеет».

Асмик оставляет Цолака. Ее сватают за меня. И Аво я не забываю. И дед не в обиде. Он у нас за главного. Все ключи от амбаров и кладовых у него. Он хозяин. И ничего, что попивает. Пускай! Мы богаты, нам ничего не жалко…

В этот день мы писали письмо деду.

Мы, конечно, обещаем ему и корову, и новый дом, и арбу, но просим немного потерпеть. Не забываем извиниться и за самовольный уход из дому. Все искупится, все простится! Письмо, заклеенное смолой, передаем первому же попавшемуся угольщику.

— Будете в наших краях — передайте деду. Спросите уста Оана, его там каждый знает.

Мы идем от села к селу. Ашан, Имичан, Гиши, Чартаз…

Но мешки не пухнут. Успехи первых дней оказались обманчивыми. Прежде всего выяснилось, что любителей стихов можно сосчитать по пальцам. Многие принимали нас за колдунов. А в богатых домах едва только мы открывали рты, как перед самым носом захлопывались двери:

— Знаем, у самих в реальном учатся.

Тогда мы придумали себе биографии, которые могли бы разжалобить даже каменные сердца: мы круглые сироты, на наших глазах турки зарезали отца, мать, деда, еще двенадцать сестер и столько же братьев.

Мы путались в подробностях, и нас никто не слушал.

— Хоть бы и вас заодно прикончили, — вздохнула встретившаяся нам сердобольная женщина, — уж отмучились бы сразу…

Но мы не сдавались. За горсть пшеницы мы выменяли у одного мальчика колоду потрепанных карт и начали по ним отгадывать судьбу. Мы сулили девушкам богатых женихов, парням — красивых невест, страждущим обещали исцеление от недугов, проливные дожди и хорошие урожаи для всех.

— Лучше бы свою жизнь загадали, побирушки незваные, — бросили нам в лицо.

Редко-редко кто-нибудь на настойчивые наши требования погадать выносил нам кусок хлеба и, не слушая нас, выпроваживал, приговаривая:

— Идите, идите… Какая там жизнь! Одна каторга… Турки вымели все.