Избранное

Объявив себе выходной день, дед ни минуты не сидел сложа руки. Он поднимался спозаранку, надевал чуху, чудом пережившую и турок и дашнаков, и выходил из дому. Его видели в этот день на бывшей усадьбе Вартазара, где по воскресеньям достраивали школу. Он поднимался по каменной лестнице, ходил из комнаты в комнату, придирчиво проверяя, как пригнаны полы, хорошо ли отделаны проемы в дверях. Затем он отправлялся посмотреть, что делается на рытье дороги, которая должна была соединить Нгер с волостным селом. Заходил на мельницу Согомона-аги. Плохо стала она работать после того, как перешла в веденье сельсовета. То ли машинист был подкуплен прежним хозяином, то ли боялся его угроз, но мотор частенько останавливался. Доход от мельницы — гарнцевый сбор — был крайне мизерный. Чья-то нечестная рука запускалась в мешок с гарнцевым сбором.

— Что это, Сероп, машина опять перестала дышать? — справлялся он у машиниста.

— Масло кончилось, уста. Как привезут — пущу.

— А вчера?

— Вчера мотор отказал.

Дед испытующе заглядывал в бегающие глаза машиниста:

— Что-то у прежнего хозяина мотор никогда не отказывал, и с гарнцевой мукой…

Машинист начинал клясться в честности, но дед не давал ему рта открыть:

— О чести и не заикайся, милый человек! Каждого судят по делам его. Какие же у тебя дела, если мельница в неделю семь дней стоит?

Машинист снова принимался оправдываться, но дед прерывал его:

— Возьмись за ум, Сероп! А изъешь совесть до дыр, как сын шорника Андроника, пеняй на себя. Это тебе говорит не только ровесник твоего отца, но и член сельсовета. Государство не потерпит, Сероп, если будешь путаться в ногах, каких бы родителей ты ни был сыном. Попомни мои слова, Сероп, худо будет!

Воскресный день, даром что выходной, у деда заполнен большими и малыми делами. Не забывайте, что наш дед не просто дед, а еще член сельсовета. А члену сельсовета всегда есть что делать, он и в выходной день найдет себе работу. Наш дед тем более. Нгерцы довольны, что избрали его. Помнится, дед вначале даже растерялся. Никогда ему не приходилось принимать участие в таких важных делах.

Правда, в гончарной он был все тот же: требовательный и насмешливый. Дома тоже по-прежнему то мирно беседовал с матерью, то вдруг, взвинтившись неизвестно от чего, начинал махать руками, называть мать не иначе, как «женщина», хотя гнев относился вовсе не к ней. Причиной гнева в эту минуту мог быть тог же машинист Сероп, у которого машина опять не дышит; нехорошо сделанный мною кувшин, а большею частью — наш супряга, кум Мухан.

Конечно, прогулка прогулке рознь. Иной пойдет по селу и ничего не увидит, а дед все видел. До многих было ему дело, как многим до него. Повивальная бабка Астхик повесила на створке ворот своего дома железный молоточек, какие висели на всех воротах богатеев, — деду радость. Появился поскребок у порожка дома Хосрова — счищали же ноги, входя в дом Вартазара, счищайте и переступая порог гончара Хосрова! Как же такому не радоваться? А дом Сако? Или дом Новруза-ами?

Нередко односельчане, увидев деда, приглашали его в гости. Хотя от хлеба-соли он отказывался, но ликовал. Значит, в самом деле прошло то время, когда даже святая святых — наше гостеприимство было изгнано из домов. Но все же нет-нет да на лицо деда ложилась мрачная тень.

Вот черные, обуглившиеся стены — здесь был пожар. Вот убогий домишко без ворот и забора. Как мало еще сделано! А тут эта Сато, старуха Сато, жена гончара Хосрова, посреди села, закатав рукава, лепит кизяки на стену дома. Дед готов был сорвать на ней злобу. Он даже открыл рот для наставлений, но, вспомнив, что такие же кизяки прилеплены к стене нашего дома, зашагал мимо.

— Дочь Акопа, — крикнул он с улицы, — выйди-ка да посмотри на свою работу!

Дочь Акопа, моя мать, — дед всегда называл ее так, когда сердился, — вышла на окрик.

— Что это у тебя, сноха, на стене? Не кизяки ли новые появились?

— Кизяки, — ответила мать.

— Аферим! Дочь Акопа решила вконец испоганить мой дом этой гадостью?

— Какой гадостью, отец? — встревожилась мать. — Испокон веков так делали, да и не я одна.

— Старуха Сато тебе не указ. Кто надевает на чистое тело грязный бешмет? Сними, сними да побели. Чтоб и следа от кизяков не видел я!.. Глаза хороши, но не на носу, — говорит дед, уже сбавив тон. — Вартазар не лучшего родителя сын, а он этой гадостью не пачкал стены своего дома. Чем мы хуже? Недаром же говорят: «Под красивой шапкой и лицо становится красивым».

Когда стена нашего дома стала белой-белой, как лебяжий пух, — известка сделала свое дело, дед со всех сторон оглядел сразу повеселевший дом.

— Ну теперь я отучу старуху Сато лепить кизяки куда попало, — неожиданно заключил он и снова обратился к матери: — Что дерево, сноха, если оно без тени! Какая цена была бы моим словам, если бы я принялся допекать других за эти самые кизяки, а мой дом тонул в грязи!

Нашему куму повезло: ему удалось получить новый кредит. Теперь у него во дворе и корова, и ослик.