Избранное

Это ни на что не похоже! Ведь договорились же, клялись друг другу раньше шести утра не стучать на машинке, щадить сон товарища, коллеги по ночным бдениям — это было в доме творчества писателей в Ялте, — ан нет, нашелся отступник, который чуть свет — а светает здесь, на юге, сами знаете, ранее раннего — садится за машинку и… пошел трещать. Коллегой называется, в грош не ставит ни сон товарища, ни данный зарок, нарушает все клятвы…

Во время завтрака плохо выспавшиеся писатели с укором и обидой смотрели друг на друга, стараясь угадать: кто все-таки этот отступник? Но тщетно — все одинаково были обижены, никто, не опускал глаз перед осуждающим взглядом товарища. Никто себя виновным не считал!

И все-таки каждый думал про себя: «Хоть ты и великий артист, дорогой коллега, но совесть все-таки у тебя есть, не съел же ее до дыр, с завтрашнего дня угомонишься, дашь своему товарищу поспать, не поднимешь ею чуть свет своей трескотней».

Но напрасно обольщали себя надеждой: отступник и на другой день как ни в чем не бывало в свой час начинал стучать.

И решили писатели выследить, изобличить негодника. И выследили. Негодником оказался… дрозд-пересмешник, который с удивительной точностью передавал все нюансы нехитрой работы машинки — движение каретки, речитатив клавишей со всеми паузами!

БЛИЗКО СИЯЛИ ОГНИ…

Изюбр бежал от преследователя.

Минутой раньше он безмятежно обгладывал гладкие, подмерзшие побеги.

Тайга — друг и враг ему. Она укрывает его от невзгод, но она насылает на него и беду.

Как молнии сверкали между деревьями раздвоенные изюбровые копытца. Еще мгновение — и он потонул в белом сумраке тайги.

Изюбр умерил бег, отдышался. Казалось, он ушел от преследования. Но когда повернул голову, то увидел: за ним несется на лыжах охотник.

Долго бежал изюбр, роняя пену, но, как только оглянется назад, видит: за ним неотступно идет охотник.

Теперь копытца уже не высекали молвил. Израненные, они оставляли на снегу розовые следы.

Преследуемый, изюбр вышел из тайги. Близко сиял огнями поселок.

Изюбр остановился, вскинул красивую голову с кусочком заеди на дрожащей усатой губе, испуганно посмотрел на огни, на шумный поселок и… ринулся вперед. Туда, где огни, где люди, ища спасения от браконьера.

ЧАЙКИ НАД СЕВАНОМ

Они были очень красивы, чайки над Севаном. То падая в кипящие воды, то взлетая высоко, они носились над нашими головами будто для того, чтобы еще раз блеснуть перед нами своим пилотажем, неправдоподобно белым подбоем крыльев.

Как подобает в таких случаях, за борт полетели куски хлеба. Чайки мгновенно исчезали в волнах и тут же взмывали, зажимая в клювах добычу. Особенно ловкие хватали хлеб на лету. А те, которым не доставалось ничего, все равно, ликуя, чертили воздух, гортанно, с клекотом, кричали.

Еще через минуту-другую чайки стали отставать, их становилось все меньше и меньше, и наконец они вовсе исчезли.

— Как странно. На море чайки летают за пароходом далеко. Могли бы долететь до другого берега, — заметил один из пассажиров.

Капитан, немного обидевшись, возразил:

— Не могли. Чайки мерят море не длиной, а высотой. Высоте же Севана позавидует и океан.

ВИНОГРАДНЫЙ УС

Щедр виноградный куст. Но сколько бы ни висело на нем добрых гроздей, ветки не гнутся, не никнут под их тяжестью.

Вглядитесь и увидите почему. Ветку с виноградом надежно охраняет неприметный глазу вьющийся ус, который, цепляясь за опору, накрепко обвивая ее, поддерживает лозу. Засохший усик даже через много лет выдерживает тяжесть.

Когда за пышным армянским столом первый тост поднимают во славу виноградной лозы, я хочу, чтобы не обошли добрым словом и этот маленький ус.

ЗАВЯЗИ, СХВАЧЕННЫЕ МОРОЗОМ

Пришла весна, несмело прошлась по земле, трогая на ней каждую былинку, и от этого прикосновения все вокруг оживало, цвело, ярилось.

От ласки пробудились и деревья, весь сад, вспыхнув бело-розовым пламенем. Но ударил мороз — в жизни чего только не бывает, — он убил завязи. Деревья остались бесплодными. Сад опустел.

У меня был друг. Жизнь часто обижала его, обходила стороной. Одни сочувствовали ему, другие советовали:

— Пустое, не переживай!

А он жил, принося людям свое большое необласканное сердце, и умер в безвестности, как те завязи, схваченные морозом.

СОБОЛИ

В соболином заказнике переполох: соболи вырождались, становились хилыми, их делалось все меньше и меньше, того и гляди вовсе исчезнут.

Отстрел разрешался далеко от заказника, на недоступных кручах гор, браконьерство было полностью изжито, но все равно соболиный род в заказнике заметно убывал.

Администрация сбилась с ног, что за беда стряслась над соболями — разгадать не могли. И наконец поняли: жертвой отстрела на трудных охотничьих тропах становились самые сильные и выносливые соболи, потомство же шло от слабых и хилых, оттого и выводились в заказнике соболи. В науке это называется отрицательной селекцией.

Прекратили отстрел сильных соболей на дальних подступах заказника, и соболиный род снова ожил.

ИДЕТ НЕРЕСТ