Избранное

Я смотрю на эту струю, вижу чистое дно, обточенные камешки, шныряющих взад и вперед мальков, золотой песок. Смелее закидываю лесу в воду. Теперь я знаю: омут вовсе не омут, а речная заводь, где всегда хороший улов…

Вот если бы так, с упрямством рыболова, мы открывали в человеке эту светлую струю.

КОМОЛАЯ

В детстве, помнится, была у нас корова — тихая, комолая, без рогов. Каждый год на радость многоротой семье дедушки и бабушки она приносила по теленку и давала много молока. Молочных, плодовитых коров в наших горах почитали и, боясь сглаза, вешали им на лоб амулет. Такой амулет с двумя янтарными бусами украшал и нашу корову. Бусы также были призваны защитить ее от всяких напастей.

Любо было смотреть на нашу корову, когда она вечером возвращалась с пастбища. Шла она медленно, важно, гордо раскорячив задние ноги, между которыми мощно темнело огромное вздутое вымя.

Но у этой тихой, многородящей буренки была точка, ахиллесова пята, которой лучше не касаться. Любила наша корова при дойке красть молоко — не все отдавала, завела своего рода НЗ, который хранила для потомства.

Бабушка доившая комолую, знала о ее воровских приемах и не пыталась досаждать ей, урывая у нее последнюю каплю.

Но как-то бабушка захворала и вместо нее комолую стала доить тетушка. Она, видать, перебрала, коснулась той пяты, и нашу буренку словно подменили. Сперва она храпнула, хищно раздув ноздри. Потом подойник полетел в сторону, молоко разлилось.

Я стоял поблизости и едва узнал нашу буренку: это уже была не тихая комолая корова, а сама грозная, слепая ярость.

НА ТРОТУАРЕ

Весна рано приходит в этот город и почти всегда застает меня здесь. На этот раз она опередила меня…

Я иду по улице, вдыхая аромат раскрывшейся азалии. Что азалия, если по весне здесь цветет пшат, которого так много во дворах и вдоль тротуаров, пшат, источающий самый нежный, самый тонкий запах в мире!

Но что это? Посреди нового тротуара образовался небольшой шатер толстого, растрескавшегося асфальта, и люди осторожно обходят его.

Я подхожу ближе. В разорванной толще асфальта блеснула буйная молодая поросль. Это она, прорываясь к солнцу, поднимала на своих плечах тротуар.

ЯСАМАН — ОБИДЧИВОЕ ДЕРЕВО

Кто живет на нашей улице, тот, верно, видел этот небольшой сад, огороженный голубой затейливой оградой. Много разных деревьев растет в этом саду, и среди них ясаман, белая сирень.

Жители нашей улицы знали все деревья наперечет, знали даже их привычки: когда выбрасывает свои белые свечи каштан, когда покрываются ранним, нежным цветом абрикос или вишня, различали очень схожие между собою запахи ели и азалии, и, конечно, все вместе любовались сиренью, красавицей ясаман, которая как бы делилась с людьми своей щедрой красотой, овевая сад и всю улицу густым, сильным, ни с чем не сравнимым запахом своих цветов.

Я переехал на эту улицу недавно, успел полюбить сад, но у меня была обида на садовника, который, по-моему, по-разному относился к своим подопечным. Его долг охранять сад, все девяносто деревьев за оградой, не отдавая предпочтения никому из них. Старый, почтенный садовник, о нем в нашем городе идет добрая слава, а вот, поди же, какой несправедливый. На его глазах мальчишки, которые нет-нет да и проникали в сад, безнаказанно ломали ветви ясаман, обирали ее цветы. Даже многие юноши, становясь на ограду, обрезали белую метельчатую кипень сирени и тут же на виду у всех преподносили своим девушкам, а садовник будто и не замечал.

Я решил при первой же встрече высказать ему свое неудовольствие.

Садовник не обиделся, он только улыбнулся и повел меня в сад, к тому самому дереву, которое больше всего обижали мальчишки и влюбленные.

— Ясаман — обидчивое дерево, — сказал он. — Если его не замечают, не срывают цветы, на другой год уже не цветет. — И садовник показал на обрубленный сук, который вместо одной ветки выбросил густую метелку молодых побегов.

Я извинился, и с тех пор у меня с садовником мир и согласие. Я теперь не огорчаюсь, когда юноши ломают ветки сирени для своих любимых, и, чего греха таить, в пору цветения и у меня на столе не переводится сирень, которую я рву в том же саду.

Сейчас на дворе весна, цветет сирень, она уже благоухает и над моим столом.

Я благословляю тебя, ясаман, твою щедрость, твою благородную обидчивость.

Ясаман — обидчивое дерево!

ВСЕ ЕЙ НИПОЧЕМ

Все нипочем нашей речке, все ей под силу. В минуты гнева — не струится, а скачет среди скал, громыхая большими камнями, грозя раздвинуть гранитные берега. Шальная горная наша речка, бегущая невесть куда и невесть откуда…

Сегодня она необыкновенно тиха. Снег растаял, а весенние дожди еще не разыгрались. Течет тихо, мирно, в ней и небо, и облака; повернутое вниз головой, удлиненное, несуразное дерево, какая-то нарядная пичужка на ветке, тоже смешно опрокинутая вверх тормашками.

Она может стать и такой, тихой и умиротворенной — хоть глядись в нее как в зеркало.

Течет она, отражая и солнце, и небо, и нарядную пичужку на ветке — весь окружающий мир, — не отражая лишь самое себя.

СЛУЧАЙ В ЯЛТЕ