Избранное

Мария не бросилась на шею почтальона, не обрадовалась известию, молча отвернулась от вестника. Через день она была переведена на базу, сама настояла на том, оттуда еще куда-то.

Вскоре наше движение на запад превратилось в стремительные марши, мы не могли догнать наступающие части. В суматохе наступления я потерял след Маро. Ушел от нас и артиллерийский дивизион, где воевал Волков, — он был придан другой дивизии.

Но я все-таки встретил Волкова. Это было уже под Кюстрином. Наши войска неудержимо рвались к Берлину. На груди старшего сержанта и новые ордена, но он был грустен. Я спросил о Маро.

Волков покачал головой:

— Не знаю, где она. У нас ведь все поломалось с тех пор. Она не простила мне обмана.

ПОДСОЛНУХ

Противогаз съехал у него вперед, бил по коленям. Потертый, побывавший в делах, трофейный автомат сверкал на груди, на поясе болталась граната.

Сперва я принял его за подрывника или разведчика, готового в опасный путь, не меньше. Но он оказался всего лишь полковым поваром, обыкновенным армейским кашеваром, при исполнении своего долга — он готовил «шрапнель» — перловую кашу для своей части.

Я ждал приема к капитану и от нечего делать наблюдал за странным поваром. Все в нем по-армейски подтянуто. Подворотничок подшит, как положено по уставу. На загорелой до черноты жилистой шее узкий краешек материи кажется ослепительно белым. Только две верхние пуговицы гимнастерки расстегнуты: жарко. По-молодецки ладный, с пилоткой набочок и с неожиданно густыми размашистыми усами запорожца на сухом жестком лице.

Уже которую неделю солдаты не наведываются на кухню, им давно надоело котловое довольствие, — что варилось, все потом выливалось, — тем не менее все эти дни Яценко справно готовил обед. Вот и сегодня…

Для своей «шрапнели» повар заколол свинью, потом барана. Принюхался, поморщил лоб, не стал их свежевать. Подошел к корове, привязанной к дереву, на пути пробуя лезвие кухонного ножа. Но тут меня вызвали к капитану, и я не узнал о судьбе коровы.

Не успел обмолвиться с капитаном, — мне нужны были сведения о части для газеты, — как в дверь постучались. Привычным строевым шагом в комнату вошел знакомый повар в полном своем великолепии — в противогазе, с пилоткой набочок и с автоматом.

Пуговицы на выцветшей гимнастерке были застегнуты до последней.

— Разрешите обратиться, товарищ капитан, — отчеканил он.

Я посмотрел на повара вблизи. Его добрые глаза суровы. И я вижу — этот исполнительный, подтянутый, усатый человек уже не молод.

— Ну, что тебе, Яценко? — устало спросил капитан.

— Товарищ капитан! Разрешите спалить вон тот дом! — глухо пророкотал голос.

— Опять ты за свое. Сколько раз нужно говорить! Нельзя. Приказом запрещено. Иди лучше поторапливайся с обедом. У нас сегодня гость.

— Есть поторапливаться с обедом!

Четко откозырнув, Яценко ушел. Но не прошло и минуты, как он снова вошел в комнату.

— Товарищ капитан! Разрешите спалить хотя бы вон тот махонький домик!

— Иди готовь обед, Яценко, сказал — нельзя, — голос командира стал еще мягче, добрее.

Повар вышел и тут же вернулся.

— Ну, хотя бы вон ту хатку!

— Иди пали, Яценко. Ну иди. Я тебе разрешаю!

— Спасибо, товарищ капитан.

Яценко птицей выпорхнул из комнаты, а я уже не мог больше сосредоточиться. Я знал, случись такое: Яценко сожжет дом, — хлопот не оберешься.

— Понимаете. Я с ним ничего не могу поделать, — пояснил капитан. — Немцы сожгли его дом, надругались над женой, вывезли дочерей. Теперь мы на их территории. Видели, как он «шрапнель» готовит? У человека все горит внутри, требует мести.

Я задержался у капитана с полчаса, но хата, которую грозился Яценко спалить, не зажглась.

Уходя из части, я все же разыскал Яценко. Он стоял у котла с тремя гранатами на поясе и поварешкой в руке. Я подошел и тронул его за плечо.

— Что, Яценко, пожалел хату?

Яценко тяжело повернул голову, узнал меня.

— Не смог. Там, за огорожкою, подсолнух растет.

ПИСЬМО

В доме переполох. Инженер Самсон Марутян, отец троих взрослых детей, получил письмо:

«Дорогой Самсон! Меня, наверное, забыл. Ведь мы знали друг друга так мало… Даже не знаешь, что у нас родилась дочь, Наташа, которой сейчас двадцать два года. Как видишь, мне ничего от тебя не нужно. Я только хотела, чтобы Наташа видела своего отца».

Внизу приписка:

«Папа, приезжаю в субботу. Поезд… Вагон… Наташа».

Письмо это прочитали всем семейством. Марутян действительно во время войны проходил по тем местам, откуда пришло письмо.

Поезд должен прибыть сегодня. Марутян ходил по комнатам, почему-то изучая каждую из них, будто он видит их впервые. Ему не понравилось, что кактус стоит в передней, возле вешалки. Очень часто гости кололись об его иглы. Он обхватил тяжелую кадку и перенес в столовую. Там ему свободнее, и он никому не угрожает.