Избранное

А тут — горе. Томление духа. Благообразный библейский  С т а р и к  еле передвигает ноги. Мучается старче. В белой льняной рубахе, в помятых парусиновых штанах, босой. Бредет и волочит современнейший многоканальный транзистор. Какое же горе неутешное у тебя, человече? Какая беда повстречала тебя? Отчего на лице твоем такая мука? Чего ты слезами обливаешься? И молчишь? Тихо, беззвучно плачешь, будто горе твое — вселенское, будто беда твоя — непоправимая, будто боль у тебя не только твоя, а всего твоего роду-племени. Ты крикни, старик. Крикни! Освободи душу, облегчи ее криком! Ну, попробуй выплеснуть со словами ту горечь, что накопилась в тебе, в сердце твоем. Ну же! Ну!.. Не даются ему слова. Будто спутались они в клубок и застряли в горле: не проглотить, не выкашлять, не высказать. Ну, утри слезу, старик! Откашляйся. Скажи хоть что-нибудь!

С т а р и к (откашлялся, будто поперхнулся, а потом, не раскрывая уст, тихо и жалостливо, аки в муках, простонал). О-о-о-и-и-и… Что же ты наделал, сынок?! Какой позор накликал на всю фамилию нашу?! Роду нашему принес (аж захлебнулся) такую славу! Да дед же твой за такое тебя бы топором! (Рыдая.) При людях на куски тебя порубил бы. А братьям твоим каково? А сестрам? А матери твоей теперь как людям в глаза смотреть? А мне куда их сховать?..

Приближается  с т а р а я  ж е н щ и н а. Она тоже в горе. Идет медленно, а завидя старика, ступает еще тише, осторожно: боится вспугнуть его, опасается, чтоб не исчез, не сбежал… На лице ее искреннее сочувствие, душевное понимание большого горя этого человека. Еще бы! Ведь она — жена Старика, чуткая, добрая…

С т а р у х а (тихо, ласково). Как ты мучаешься, родной мой! Как же тебя скрутило, бедного! Куда же ты? Постой! Я всю ночь искала тебя. Все село на ноги подняла. Думала уж, что ты руки на себя наложил. А ты — вот ты где… (Остановилась.) Да постой, погоди… Иди сюда, иди… потолкуем, поговорим. (Выставила руки, будто голубя приглашает сесть на ладонь.)

Старик остановился, диковато стоит, склонив голову, словно вобрав ее в плечи, отвернулся от жены. Ждет.

С т а р и к. Что тут скажешь? Что говорить?

С т а р у х а (елейно). Мы всем селом тебя искали. Речку всю, все омуты облазили, осмотрели, перещупали… А ты… (Вдруг хвалится, как молодайка.) Я знала, знала, что ты тут где-то. Душа чуяла, что около своих коровок, на лугу. А где же ты был, когда мы аукали?

С т а р и к. От людей скрывался… Там, в стогу.

С т а р у х а. Я уж думала, что и сама умру. Если не найду — помру. И нашла все-таки. (Подходит, будто подплывает к Старику.)

Старик обнимает жену. Оба потихоньку всхлипывают. Нежная ласка, неподдельная жалость и доброта жены до того растрогали Старика, что он вдруг завыл, да так сердечно и искренне, с таким натуральным переходом от речитатива к песне, будто всю свою душевную боль переливал в эту песню.

С т а р и к. Горе… горе-то какое… (Поет.) «Горе… горькое… по свету шлялося и на нас невзначай набрело…» Невзначай набрело…

С т а р у х а (ошеломленная). Не надо так, не надо… Что с тобой? Ты ведь на свадьбах даже никогда не пел, на крестинах. А тут… Что с тобой?

С т а р и к. Во-от… А тут… запел…

С т а р у х а. Ну сколько он там того взял?