Избранное

Учитель не выдержал. Как-то раз собрал парней, которые были заодно с ним, и они на глазах у всех крестьян заколотили колодец крепкими дубовыми досками. Все село собралось на площади. Староста, богатеи, старики — все возмущались поступками учителя, но молодежь и слушать их не хотела. Поп взялся было за топор, чтобы сбить крышку, но сильная рука учителя остановила его.

— Образумься, батюшка!

— Образумься?.. Прочь отсюда, безобразники окаянные, не морочьте людям голову, дьявол вас возьми, — зашипел святой отец. Глаза его горели, борода тряслась от гнева.

Тогда против него выступил буйный Младен, жених Неранзы, которая лежала больная, и брат умершей Аглики.

— Бросай топор, батюшка, у меня в глазах темнеет! — не своим голосом крикнул он.

— Дурак ты, Младен! Ни разу в церкви не был, а еще… — заикнулся было священник, позеленев от злости.

— Ступай к дьяволу со своими молитвами! Это из-за них умерла Аглика, заболела Неранза. Пошел отсюда, а то… сам не знаю, что с тобой сделаю! — закричал Младен, и глаза его застелил туман, а руки сжались в железные кулаки. Вырвав кол из плетня, он встал у колодца:

— Кому жизнь недорога, подходи!

Старик — отец его, дрожа от негодования, простерев к нему руку, крикнул:

— Чтоб ноги твоей не было больше в моем доме, слышишь?

— Назад, отец! Никого не пожалею! — сам не свой крикнул Младен. — Сделай мы так раньше, Аглика была бы жива и Неранза здорова.

Две крупные слезы покатились по его смуглому молодому лицу.

Старики постояли, поглядели, поворчали и разошлись.

— Больно задирает нос молодежь. Чем только это кончится, — говорил отец Младена. — Видали сынка моего? Здорово живешь, отца родного убить хотел…

Парни решили днем и ночью стеречь колодец. Целый месяц после этого каждый прохожий видел возле вербы стройную фигуру парня с большой дубиной в руке, молодого, бодрого, бдительного, как солдат на посту.

А зной по-прежнему палил безжалостно, а металлический стон лягушек по-прежнему дрожал всю ночь напролет над воспламененным полем, над злополучным селом, предвещая, что это не скоро кончится.

И глухое неверие появилось среди молодежи и у стариков. Злой ропот вырывался из недовольных душ и охваченных отчаяньем сердец, и люди начали топить свое горе и печаль в водке и вине. Священник, усталый, потерявший надежду, бросил молебны и водосвятия. В церковь, кроме женщин да стариков, никто уже не ходил. Зато корчма всегда была полна отчаянно пьяного народа. Там среди безобразного шума слышались греховные речи:

— Бог не знает милости — не молитесь ему! Лучше, как лягушки в высохшем болоте, проклянем и подохнем!

1901

Перевод Б. Диденко.

У МЕЛЬНИЦЫ

Старый мельник дед Угрин еще раз с великим вниманием осмотрел гнилой, зацветший мельничный желоб и развалившуюся подпору под ним, потом, опираясь на клюку, с трудом доковылял до ворот и, усталый, сел там отдохнуть. Сильные боли поднялись в сломанной ноге, разбереженной этой маленькой прогулкой. Старик, глухо застонав, снял шапку и прислонился к стене.

— Ох, того и гляди, совсем охромею… на старости лет.

Солнце закатилось за дальние синие горы на западе. Там гас лишь последний кровавый багрянец, мало-помалу растворяясь в вечернем сумраке, уже лазурном, глубоком, безбрежном. Знойный летний день потух, и легкая вечерняя прохлада повеяла над землей. Где-то в поле, далеко и печально, взметнулся и замер последний всплеск грустной песни жниц. Вечерние сумерки медленно, незаметно сгущались. В небесах одна за другой начинали мерцать светлые звездочки. В соседнем пруду заквакали лягушки, и в чудной вечерней тишине металлический стон дружной песни их дрожал как-то успокоительно и мечтательно. Заглох шумный смех и говор жнецов на дороге от мельницы к селу. На тропинке, вьющейся над рекой, мерно зазвенел колокольчик.

Шум мельницы как будто усилился.

Дед Угрин несколько раз чиркнул огнивом, закурил трубку и хотел встать, но больная нога не дала.

— Милена… Милена, куда ты девалась? — крикнул он с легкой тревогой и впился глазами в мрак.

— Тут я, — отозвался чистый женский голос из маленького садика за мельницей. — Тут я, тут.

— Ступай в дом. Поздно уже! — крикнул довольно строго старик.

— Сейчас, только вот полью… Все погорело от зноя! — ответила Милена.

Звук колокольчика медленно, мерно приближался и умолк наконец возле самого сада. В темноте появился огонек папиросы. Милена выпрямилась и с испугом посмотрела в ту сторону.

У плетня, в темной тени кустов, стоял человек, а около него спокойно пощипывал терновник навьюченный осел.

— Добрый вечер, Милена, — тихо и словно неуверенно произнес в темноте молодой мужской голос.

Легкий озноб пробежал по телу Милены. Босая, с засученными рукавами, повязанная белым платочком, скрывавшим ее буйные русые волосы, она стояла посреди сада, подобная самодиве.

— Дай боже, Свилен, — ответила она растерянно и хотела было убежать.

— Поздно поливаешь, — заметил Свилен.

Милена остановилась.

«Господи, господи!» — подумала она и промолчала.

— Как поживаешь, что поделываешь? Мы давно не видались, — смело продолжал Свилен.