Избранное

— Дамы и господа, — сказал Брюло, повышая голос, чтобы старуха слышала его, уходя, — раздел наследства будет происходить завтра в десять часов утра в моей конторе, улица д’Армайе, 71.

В этот момент добрый человек и в самом деле чувствовал себя нотариусом.

Старуха остановилась в дверях и обернулась. Затем она погрозила кулаком сидящим, плюнула на пол в знак глубокого ко всем презрения и исчезла в коридоре. Чико сжал кулак и погрозил ей вслед.

Господин Брюло снова положил апельсины в вазу так, что они образовали красивую башенку.

XV. И ТЫ БЫСТРО ПОЗНАКОМИШЬСЯ СО ЗНАТЬЮ

Кольбер, Брюло, Асгард и Грюневальд заказали еще по бутылке шампанского. Книделиус продолжал пить вместе со всеми, но упорно смотрел и одну точку и не произносил ни слова.

Итого девять бутылок с прибылью в восемь франков, и пора было кончать с выпивкой, та к как все уже начали вести себя как-то необычно. Госпожа Дюмулен вытащила розу из своего букета и воткнула ее в петлицу сюртука господина Брюло, а госпожа Брюло с жаром объясняла Кольберу, почему она предпочла бы быть мужчиной, а не женщиной.

— Мы, вероятно, зашли слишком далеко, — неожиданно и непрошенно прозвучал голос мадемуазель де Керро, которой, по-видимому, вспомнилось все, что вытерпела за свою жизнь она сама из-за хромой ноги. — Надо было сказать ей перед уходом, что мы просто пошутили.

Господин Брюло, почувствовав себя оскорбленным этим замечанием, бросил на нее уничтожающий взгляд.

— Когда вы доживете до моих лет, мадемуазель, то, надеюсь, будете лучше разбираться в некоторых вещах, — сказал он снисходительно. А затем, пожимая плечами и не обращая на нее никакого внимания, обратился к остальным: — Старухе время от времени надо давать по рукам, иначе с ней сладу не будет. Она… но я лучше помолчу, ибо эта тема неисчерпаема.

В такой многочисленной компании всегда найдется несколько сторонников христианского милосердия, и госпожа Брюло боялась, что развлечение окончится скандалом. Поэтому, прежде чем кто-нибудь успел произнести хоть слово, она постучала кулаком по столу и сказала, что теперь Кольбер должен спеть.

Кольбер так комично закашлялся, что дамы и господа, за исключением Асгарда, чуть не задохнулись от смеха.

— Что хотели бы дамы, чтобы я спел? — спросил он таким голосом, который обеспечил бы ему состояние, если бы он был профессиональным комиком. — Что-нибудь серьезное или…

— Шуточное, пожалуйста, — попросила госпожа Брюло.

— Ну что ж, задача ясна. Шуточное. Но что? «Все солдаты нашего полка»?

— Нет, это надоело. Неужели ты не знаешь ничего другого?

— «…И груди сморщились…» Но я боюсь…

— С ума сошел, — возразила госпожа Брюло. — Мы уже не дети, кажется. Пой!

— Но не слишком увлекайся, — предупредила Антуанетта Дюмулен.

Мадемуазель де Керро, которая не помнила зла, предложила аккомпанировать. Все это приветствовали, и мадемуазель села за пианино. Кольбер напел мотив, и пианистка сразу схватила его. Она взяла несколько аккордов, подобрала тональность, и Кольбер запел.

Песня представляла собой жалобу супруга на физические метаморфозы, которые происходили с его женой за годы их совместной жизни. Он сравнивал нынешнее состояние различных частей ее тела с тем, каковы они были в прошлом, в годы ее юности. Видимо, за это время жена не стала красивее.

Компания от души наслаждалась двусмысленностями, особенно понравился куплет, в котором говорилось о ее бедной груди:

И груди сморщились — такой
Капусты даже не бывало:
Их нестерпи-пи-пи-пи-пи-мо видеть стало!

В этот знаменательный вечер Кольбер превзошел самого себя: пока его расхваливали на все лады, он придумал еще один куплет, успех которого затмил все, что было прежде. Вот эти последние слова:

И с госпожою Жандронель
Такую шутку жизнь сыграла,
Что нестерпи-пи-пи-пи-пи-мо видеть стало![11]

— Спой и ты что-нибудь, — шепнула старая полька своей дочери, — ты же умеешь, хотя бы романсы.

— Я не умею ничего, кроме «Безумца», — слабо сопротивлялась Мария.

— Вот и хорошо, — подбадривала мать. — Это куда лучше, чем песенка того типа. Давай, ведь у тебя хороший голос, ты должна спеть. А то сейчас начнут другие, и тогда до тебя очередь не дойдет. Ты же их знаешь: все себе, а другим ничего.

Между тем мадемуазель де Керро играла, как могла по памяти, «Утро» Грига — он был соотечественник Асгарда. Норвежец услышал знакомый мотив и начал подсвистывать. Мадемуазель де Керро улыбалась.

После этого Мария стала напевать первые такты «Безумца». Пианистка сразу же подобрала аккомпанемент и спросила, помнит ли она слова.

— Кажется, помню, — равнодушно сказала Мария, — хотя эти вещи ужасно быстро забываются.

— Давай! — крикнула мадемуазель де Керро, которая вошла в раж. — Пой! Все, что хочешь.

И она ударила по клавишам, пробежав, как молния, от самых громовых звуков в левом углу до самых тоненьких в противоположном.