Избранное

«А. Плата за пансион:
     Декабрь    31 день
     Январь      31 =//=
     Февраль    28 =//=
     Март         31 =//=
     Апрель     30 =//=
     Май          10 =//=
Всего… 161 день по 14 франков… 2254.00 франка.

Б. Плата за стирку белья:

    по 5 франков в месяц за меня
        и по 10 франков в месяц за каждую даму
Всего 25 франков в месяц… 133.33 франка,
                      округлено до 134.00 франков.

В. Мыло, свечи и т. п. ………………………………… 15 франков

Г. Чаевые прислуге:

         по 5 франков в месяц с человека
    по май включительно ……………………………… 60 франков
                __________________________________________
Всего………………………………………………………  2463.00 франка.

округлено до 2465.00 франков, прописью: две тысячи четыреста шестьдесят пять франков.

С означенной суммы будут выплачиваться 5 % годовых, начиная с сегодняшнего дня
до окончательной выплаты».

В заключение он передавал Марию и ее мать под покровительство госпожи Брюло, и письмо было подписано: «Преданный Вам Анри Мартен».

Господин Брюло разразился нервным смехом. Хозяйка продолжала смотреть в окно. Мария плакала, и слезы капали на ее красную блузку. На глазах и щеках у нее растеклась краска, и, несмотря на свою безобразную толщину, она вызывала глубокое сожаление. Мартен был не только ее единственной опорой, но и ее последней любовью. Мать сидела рядом с дочерью, менее толстая и еще более несчастная. Ее ноги едва касались пола (она была невысокого роста), а руки скорбно покоились на коленях.

— Ах, мерзавец, ах, негодяй, — возмущался Брюло. — Я переломаю ему все ребра, не будь я Брюло. Недаром задавал я себе вопрос, с каких это пор равнине Бос понадобилась вода. Каков мошенник! Я должен был это предвидеть. Ирригационные работы, видите ли…

И, обращаясь к двум женщинам, он закричал:

— Вон отсюда! Забирайте свое барахло и катитесь… Если бы ты была, черт побери, мужиком, а не шлюхой, — шипел он на Марию, сжимая кулаки, и видно было, что он действительно об этом жалеет.

Мать и дочь вышли из комнаты, Мария впереди, а мать за ней. Старушка, переступая через порог, зажмурила глаза, так как ждала пинка под зад. Постояльцы сгрудились в парадной зале и смотрели в коридор. Алина и Луиза подсматривали через стекло в кухонной двери.

Обе польки пошли в комнату, где провели так много счастливых дней вместе с Мартеном, и Мария беспомощно смотрела на весь свой хлам, думая о том, с чего начинать складывать вещи. Брюло стоял у двери и наблюдал.

Мать сказала что-то непонятное по-польски; Мария достала из кармана их общий кошелек и внимательно сосчитала содержимое.

Глухой стук меди и двух полуфранковых монет — эти деньги ведь не звенят — заставил Брюло подойти поближе.

— Покажите, — сказал он, — сколько у вас денег?

Мария отдала ему кошелек, и теперь уже считал Брюло. Там был один франк сорок сантимов.

— А у тебя, старуха? — спросил он, обращаясь к матери.

Та сразу поняла и вывернула карман.

Тут Брюло снова вспомнил две тысячи четыреста с чем-то и с силой швырнул кошелек на стол. Из него выпали несколько пятисантимовых монет, которые Мария и ее мать собрали, ползая на четвереньках. Потом Брюло стал перебирать одежду, висевшую на вешалке. Результат, однако, оказался неутешительным, судя по тому, как он брезгливо отвернулся, пробормотав сквозь зубы: «Мерзкое тряпье».

В углу стоял еще старый дорожный сундук.

— Открой его, — приказал нотариус.

Мария повиновалась, и Брюло до пояса скрылся в нем. Мария вдруг подумала, что достаточно слегка подтолкнуть хозяйкиного мужа, чтобы он оказался там целиком, но она даже не улыбнулась — так велико было ее горе.

Брюло обыскал сундук быстро, но основательно, как таможенник. Там действительно не было ничего достойного конфискации.

Между тем госпожа Брюло рассказала о письме Мартена постояльцам. Все поняли, что о дальнейшем веселье в этот вечер не может быть и речи, и каждый двинулся восвояси, а госпожа Брюло пошла взглянуть, что делает ее супруг.

Нотариус как раз вылезал из сундука.

— Я уже произвел опись имущества, и ты можешь не трудиться, — сказал Брюло. — У них нет ничего, ничего, ничего! Тряпье, я считаю, они могут оставить себе. Оно настолько грязное, что до него противно дотронуться даже щипцами. Позаботься лишь о том, чтобы они немедленно убирались. — Он повернулся к служанкам, все еще стоявшим у двери кухни: — Кто из вас выпустил его?

— Выпустил? Что вы имеете в виду, мсье? — спросила Луиза.