Избранное

В Рурорте вместе со мной в трамвай села моя одноклассница Сильвия. Смотрю, а там уже с гитарой в руках Хайнрих стоит. Не люблю я его, какой-то он придурочный. На вокзале нас ожидала фрау Рамахер. Вскоре появился герр Лоренц. Подошла моя соседка по парте — Гизела. Было ровно семь. Вокзал напоминал пчелиный улей. Валили толпы рабочих, которые приехали из других городов, а многие дуйсбургцы, наоборот, отправлялись туда работать.

— Некоторым приходится ездить сюда даже из Гамбурга и Бонна, а кое-кто из здешних работает в Дортмунде и Мюннстере, — объяснила фрау Рамахер.

А я усмехнулась и подумала: «Не только в Германии — на всем белом свете нет другого такого города, как Дуйсбург. Сюда приезжают работать из дальних турецких деревень. Верно говорит мама: город, конечно, весь в дыму и копоти, даже неба над ним не видно, зато здесь можно подзаработать, а это самое главное! Деньги есть деньги!»

Вот и я стала считать деньги. На одну мою поездку в Кёльн уйдет половина того, что папа сэкономил на мыле за полгода. Ах, добрый мой папочка, ничего ты для меня не жалеешь!

Ребята съезжались группками по трое, по пятеро. Кое-кто приехал на такси. Монику Шнейдер привезла на машине ее мать. Урсула заявилась со своим фройндом[112] Хартманном. Когда все собрались, мы надели ранцы на спину и пошли по подземному переходу на четвертый перрон. Светящееся табло уже показывало время отправления нашего поезда. Мы остановились в ожидании. Кругом толпилось множество пассажиров, все немцы. Некоторые везли с собой своих собак. В нашем классе я единственная турчанка. Меня приняли в немецкий класс, потому что я хорошо знаю немецкий язык да и по всем другим предметам успеваю. А вообще-то турецкие ребята годами сидят в приготовительном классе.

Мама считает, что я везучая. Иншаллах, мне и с замужеством повезет. А уж тут везение важнее всего.

Когда мы поселились в Германии, над нами жила ома[113]. Она брала меня с собой на базар, водила гулять в парк. Часто звала к себе, говорила со мной по-немецки. Одну фразу повторяла по десять, а то и по двадцать раз, чтобы я запомнила. Не обходила своим вниманием и моих братишек. Благодаря ей и папа выучился говорить по-немецки. Мама его даже приревновала. Уж не знаю, было что там или нет, только она перестала его пускать на второй этаж. Но нам не препятствовала.

Два года назад наша ома умерла. Хоть мама и была недовольна, хмурилась, папа все равно пошел провожать ее на кладбище Нойер Фридхоф. Народу на похоронах было совсем мало: два-три родственника, дочь и мой отец. Да будет земля ей пухом! Это она выучила меня немецкому языку. С тех пор все в моей жизни идет на лад.

Нашего поезда еще не было. Я стояла рядом с Моникой Шнейдер; смотрела, как двое моих земляков подметают перроны, один — совсем рядом, другой — чуть поодаль. Тот, что был поближе, пускал дым сквозь густые усы.

— Эй, Кямиль-ага, — неожиданно крикнул он. — Кончай и иди сюда. Мюнхенский экспресс скоро отойдет.

Второй метельщик выпрямился. Я вздрогнула, будто электрический разряд по мне пробежал. Это был мой папа.

Голова у меня пошла кругом. Что все это значит? Подойти к папе я побоялась: не хотела привлекать внимания Моники Шнейдер — не ровен час, она его узнает. Попадаться на глаза папиному напарнику тоже было рискованно. Самое разумное было держаться в стороне. Я спряталась за Хайнриха: спина у него широченная да еще и гитара в руках. А сама все смотрела на папу. Обычно, отправляясь на работу, он надевает старую кепку, которую привез из деревни. Но в этот день на нем было кепи, похожее на то, что носят французские полицейские. И муниципальная форма. Не позови его по имени напарник, я бы его даже не заметила. Длинной щеткой, напоминающей зубную, он выбирал окурки из-под ног пассажиров. Некоторые немцы — точь-в-точь как американцы — бросают где попало скомканные пакеты из-под кока-колы. Или швыряют пакеты из-под простокваши в мусорные урны, да только промахиваются. Наша ома говорила, что до войны все немцы были очень чистоплотными. Теперь они изменились в худшую сторону.

Пока я продолжала исподтишка смотреть, как работает папа, показался наш поезд. Папа по-солдатски вскинул щетку на плечо и перешел на наш перрон. Он встал рядом с напарником, и оба они смотрели, как подкатывается, шипя и пыхтя, поезд. У обоих были очень длинные и пышные усы. Отец поглядывал и в нашу сторону. Может быть, искал меня в толпе учеников. Заметив это, я еще больше расстроилась.

Экскурсия была рассчитана всего на один день. Что же мне сказать вечером, когда я вернусь домой? «Стало быть, папа, тебя вышвырнули с этого замечательного завода, который походит на мечеть Мальтепе? Пришлось тебе податься в метельщики?» Но я уже заранее знала, что он ответит: