Избранное

«Я уже рассказывал тебе, доченька, об автоматах. Их устанавливают на заводе все больше и больше. Каждый из этих проклятых автоматов заменяет десяток, а то и сотню рабочих. Вот и стали увольнять лишних, в первую очередь иностранцев. Так я и оказался на улице. Конечно же, я очень расстроился. Но вас я не хотел расстраивать, никому ничего не сказал. Семь месяцев искал работу. Уходил утром, в обычное время, а к вечеру возвращался. Спасибо хоть друзья помогли, устроили уборщиком. Теперь я, как видишь, подметаю перроны на дуйсбургском вокзале. Вместе со своим напарником, Ибрагимом из Авноса. Ты, Гюльтен, совсем уже большая, должна немного разбираться в жизни. Работа есть работа, стыдиться ее не приходится. И все же я тебя прошу: ничего не говори ни матери, ни братьям. И еще одна к тебе просьба — та же, что и всегда, — блюди себя, доченька. Не опозорь ни себя, ни семьи нашей. Вот и все, что я хотел тебе сказать…»

Перевод А. Ибрагимова.

Из сборника «Ночная смена» (1981)

Билет на самолет

— Говорю тебе, не уезжай. Ты что, по-турецки не понимаешь? — долбила Айше своему благоверному. — Не у-ез-жай!

Разговор шел в огороде на самом краю касаба. Помидоры, картофель, баклажаны, перец, латук, кресс-салат стояли, облитые светлым лунным медом.

— Не уезжай, отцов тезка!

Вот уже семь лет, как Айше, средняя дочь сапожника Шакира, замужем за печником Шакиром. Женщина она в самом соку, кровь с молоком. Упругие, наливные груди, полные губы. Но с тех пор как муж работает в Германии, жизнь ей не в радость. Трудно молодухе одной! У нее двое сыновей и дочурка. Детей она очень любит, с удовольствием завела бы еще, да муж противится.

Сейчас он в месячном отпуске. Но через четыре дня должен вернуться в Германию. Время пролетело, как тень от самолета. Ни одного дня, ни одной ночи они зря не потеряли. Но Айше так и не насытилась. Еще пуще разохотилась. Спали они на сторожевой вышке, в глубине огорода. Ночи были лунные и безлунные. Случалось, прихватывали и день. «Райская жизнь, — пошучивали они. — Иной раз и после обеда отдыхаем. Как господа».

— Говорю тебе, не уезжай, не уезжай, отцов тезка. Не могу я без тебя, отцов тезка, не могу. По ночам вся горю, а тебя рядом нет. Только и остается, что сынишек и дочку целовать… Всех денег на свете не заработаешь. Не уезжай! По-турецки говорю тебе. Или ты уже позабыл наш родной язык? Может, переводчик тебе нужен? — страстно шептала Айше, глядя на веснушчатый, с крупной луной посредине, лик небес и целуя мужа.

Шакир лежал ничком, приподняв голову, с сигаретой в зубах.

Ночь была прохладная. Айше прикрыла мужа старым одеялом. Он весь ушел в свои мысли.

«Люди в ногах у важных господ, всяких там эфенди и беев валяются: пустите нас в Германию. Во все двери стучатся, руки целуют: пустите нас в Германию. А уж о взятках и говорить нечего — на каждом шагу приходится подмасливать. Моя же заартачилась: „Не уезжай, отцов тезка… По-турецки не понимаешь?..“ Два года я оттрубил. Прикупил вот этот огород. Полдолга уже выплатил. А человеком не стал. До сих пор „печником Шакиром“ кличут. Оттрублю еще два годочка: весь долг выплатим. Не только дом — и коровник поставим. Голландские коровы по тридцать литров молока дают. Один литр — восемь, а то и десять лир. Не хочешь продавать — сбивай масло, вари сыр. Живи себе в полное свое удовольствие…»

— Не надо мне ни коров, ни коровника, только не уезжай!..

«Ведь она же дочь сапожника. Сам он бедняк, ничем не может помочь своей дочери. Да она у него и не одна — сыновья есть. А я, печник, еще беднее, чем он. Не про нас ли сказано: „Двое голых в одной бане сошлись“? Ни у нее, ни у меня за душой ничего нет. А мы вот полюбили друг дружку. Поженились. Троих ребятишек завели, каждый что свет в окошке. Дай ей волю, она еще троих заведет. А она все долдонит: „Не уезжай, отцов тезка“. Легко говорить: „Не уезжай“. А как жить-то? Железо вздорожало. Плата за съем мастерской и дома повысилась. Мясо и хлеб не укупишь — такая цена стала. Завтра ребята пойдут в школу. Гони деньги на одежду, книги, тетради, ранцы. Сейчас мы, слава Аллаху, здоровы, а завтра свалиться можем. Раскошеливайся тогда на докторов и лекарства. Хворый печь не сложишь… Никакой тебе уверенности в будущем. А тут, глядишь, и дочь подрастет: готовь приданое. Сыновьям копи деньги на калым. Откуда возьмешь такую прорву?! А эта дуреха заладила: „Не уезжай да не уезжай!“ Ведь мы с ней вместе все обдумывали. В Германию я с ее согласия записался. Не так уж много с нас и содрали. Два года отбарабанил уже. Худо ли будет, если я еще пару годочков повкалываю?..»

Дососав сигарету, он раздавил окурок о дощатый настил. Ветерок донес с реки шелест камыша и тростника. Заквакали лягушки. Где-то на дальних болотцах завыли шакалы. В ночном небе не было ни одной грозди облачков, ни одного дымка. Только в светлом ореоле плыла большая четырнадцатидневная луна. Дети давно уже уснули. Он привлек к себе Айше. Они пылко обнялись — и снова заспорили: