Избранное

Мертвенно-бледные, в холодном поту, мы молча задвинули ящики своих столов и молча, не прощаясь, хватаясь руками за стены, спустились по лестнице на улицу.

Но и на улице спасения не было. Солнце и смрад. Солнце и смрад. Страшный, непереносимый смрад непогребенного поля битвы, усеянного трупами. В воздухе, в небе и на земле. Смрад, смрад, смрад. Только смрад.

Не помню, как я приплелся домой и что со мной было потом. Проснувшись утром, я обнаружил, что лежу в своей постели. Тело ныло, как после тяжкой болезни или беспробудного, жестокого пьянства. Я распахнул залепленное бумагой окно, все равно служившее плохой защитой, и неожиданно для самого себя уловил дуновение свежести. «Может, ночью поднялся ветер? Это было бы нашим спасением», — мелькнуло у меня в голове, и в ту же секунду совесть чиновника заговорила во мне. Я собрался и отправился в канцелярию.

Видимо, я был одним из первых вышедших на работу чиновников, если не единственным на нашем этаже. Тут я вспомнил, что сегодня пятнадцатое число: надо идти к помощнику директора. На всякий случай я решил заглянуть к нему — а вдруг да и застану. Толкнулся в приемную — пусто, секретарши нет, но, постучавшись в кабинет и приоткрыв дверь, я увидел шефа на его обычном месте за столом. Он сделал жест рукой, приглашая входить и садиться. Свежий, надушенный, выбритый и тщательно одетый, приветливый и улыбающийся как ни в чем не бывало. В кабинете стояли цветы и для довершения комфорта на одном из шкафов бесшумно вращался вентилятор.

— Доброе утро, товарищ Деспич! Вы, как всегда, точны и добросовестны. Нынешним утром вы, должно быть, всех опередили.

Разговор не клеился, я заметил, что не вижу никакого прока в моей добросовестности, после чего, набрав побольше воздуху в легкие, выдавил из себя, что, соблюдая положенный срок, сегодня, пятнадцатого числа такого-то месяца, я намерен подать заявление об уходе. Создавшаяся обстановка не позволяет мне долее здесь оставаться, к тому же я подыскал работу в другом месте. В Коммунальном банке, подчеркнул я, но это не произвело на него заметного впечатления. Он только слегка поднял брови. Меня это задело.

— Знаете, Деспич! — сказал он спокойно, играя ножом для разрезания бумаги. — Я предвидел такой исход, и потому ваше решение не было для меня неожиданностью. Впрочем, я вас предупреждал в свое время. Поэтому не буду уговаривать вас остаться, хотя и сознаю, что в вашем лице мы теряет лучшего нашего сотрудника. Впрочем, убежден, что с вашими способностями вы найдете себе прекрасное место, как вы того и заслуживаете. Директор Коммунального банка — мой добрый приятель, и я с ним непременно переговорю.

Это было все, что он сказал. Не слишком сердечно, хотя вполне любезно. Вежливо, но без сантиментов: и это, несмотря на то, что из всех подчиненных я был ему ближе других. Не в его правилах было влезать в чужую душу, так же как и выставлять напоказ свои собственные чувства. Шеф был настоящим джентльменом.

Все же, когда я поднялся уходить, он проводил меня до дверей и, протягивая руку на прощание, доверительно сообщил в знак своего ко мне особого расположения:

— Знаете, скажу вам по секрету и строго между нами, ситуация действительно была напряженной, более того — угрожающей. Мы не представляли себе, как избавиться от этого гниющего гиганта. У нас не было транспортных средств; ко вчерашнему вечеру положение обострилось до крайности, мы очутились на грани катастрофы. Нас выручили дворники. Они прибегли к испытанным средствам. Взяли в руки лопаты и метлы, и за ночь город был спасен.

Шеф пожал мне руку и затворил за мной дверь. Я спустился к себе на второй этаж и застал в канцелярии кое-кого из коллег. Холодно поздоровался и сел за свой стол. У меня было много работы. Около полудня помощник директора наведался в наш отдел. Меня он словно не заметил. Но, подойдя к Цане, которая опять болтала с дядей Милошем про кита и его скелет, заглянул в ее бумаги и сказал с несвойственной ему строгостью в голосе:

— Послушайте, Цана, займитесь лучше делом! В конце концов, есть вещи важнее кита! — И удалился.

Слова эти, несомненно, предназначались для меня. Это все, Что он мог сделать, не ввязываясь в конфликт, как и надлежит истинному джентльмену. Но для меня они значили гораздо больше дружеской поддержки: они говорили о том, что с китом покончено раз и навсегда.

11

С китом действительно было покончено. Хотя некоторое время не смолкали еще пересуды о нем. Поскольку никто доподлинно не знал, куда он делся и как окончил свой век, раздавались жалобы то на масло, якобы отдающее китовым жиром, то на обувь и мыло, пахнущее ворванью, а иной раз можно даже было слышать, что и молоко имеет какой-то неприятный рыбный привкус. При всяком намеке на обнаруженную неизлечимую болезнь, или предполагавшееся смещение с должности, или подозрение в растрате говорили, что «дело пахнет китом».

Я работал теперь в Коммунальном банке. Директор принял меня в высшей степени предупредительно.