Избранное

— Мальчики, хотите лимонаду? — предложил он и велел толстухе принести лимонаду, а потом прислонился к дверному косяку и спросил, как нас зовут. Да, что и говорить, старик был очень симпатичный, и скоро мы разговорились.

Брат сказал, что на день рождения ему, наверное, подарят велосипед, а я тут же вставил, что он обещал дать мне покататься. Это было не совсем так, но я надеялся, что мои слова не пропадут даром.

Потом толстуха принесла лимонад, с соломинкой в каждом стакане, и, допив лимонад, я спросил: «Можно мне взять соломинку?» Мой брат — он уже отдал свой стакан — сказал, что это неприлично, но старик дал соломинку и ему. Потом попрощался с нами: «До свидания, мальчики», и мы, только тут вспомнив дедушкино напутствие, опрометью бросились по дорожке.

Но за первым же поворотом мы замерли как вкопанные. По дорожке шел дедушка с искаженным до неузнаваемости лицом. В руке он сжимал хлыст.

Попытка объяснить

Ранние воспоминания детства связаны у меня с той порой, когда мы жили вдвоем с мамой в старом убогом домишке на главной улице нашего города. Комната у нас была небольшая, и мебели в ней стояло немного. Две кровати, стол и газовая плита да еще мамина швейная машина — вот почти и все. А в окне с улицы висело написанное на картоне объявление:

ПРИНИМАЮТСЯ ЗАКАЗЫ НА МУЖСКИЕ СОРОЧКИ,

А ТАКЖЕ НА БРЮКИ И РУБАШКИ ДЛЯ МАЛЬЧИКОВ

Мне казалось, что у мамы полно заказов, она шила весь день-деньской, но если у нас в доме кроме молока и хлеба было еще что-нибудь, то к вечеру она отрывалась от шитья, и тогда я помогал ей готовить обед. Мы вместе мыли посуду, потом я читал молитву и ложился спать, а мама опять садилась за шитье. Долго ли она еще работала, не знаю, ведь стук машинки никогда не мешал мне уснуть.

Должно быть, пришла пора учиться, но мама сказала, что я у нее один и она не пустит меня в школу, пока мне не исполнится семь лет, и, если бы не мальчики, которые приходили со своими мамами на примерку рубашек и брюк, у меня не было бы приятелей. Их обычно оставляли поиграть со мной. Если к той поре мои шелковичные черви еще не превращались в коконы, мальчики с интересом разглядывали их, а иногда мама разрешала мне пойти с ними поиграть во дворе, но бывало это нечасто: она не хотела, чтоб я стал уличным мальчишкой.

Только один день в неделю мама не шила — в воскресенье. Тогда мы мылись в ванне, с разрешения нашей хозяйки, потом мама надевала свое лучшее платье, а меня наряжала в выходной костюмчик, и мы отправлялись с ней в методистскую церковь к заутрене. Я шел не без удовольствия: ведь священник обязательно читал что-нибудь и для детей, да еще я любил слушать, как он читает из Библии, но, если мне проповедь надоедала, я принимался играть кистями маминого шарфа, а когда мама позволяла брать ее руку, то водил пальцем по швам ее перчатки.

Днем я ходил в воскресную школу и тоже не имел ничего против этого, а перед сном мама обычно читала мне что-нибудь из нашей толстой семейной Библии, и многие притчи я знал почти наизусть. Такой толстой Библии я нигде не видел, а еще в ней были страницы, исписанные многими именами — моего прадедушки и прабабушки и всех их дочерей и сыновей, и на ком они женились, и когда у них родились дети, и как их звали, и всякое такое. И картинки в ней изображали героев разных притч, и я, помню, завидовал ангелам — очень уж они красиво умели ходить по воздуху. И, конечно, я задавал обычные вопросы, которые, наверное, задают все: например, ангел — это мужчина или женщина? На картинке они выглядели как женщины, а в притчах говорилось о них как о мужчинах, но мама отвечала, что они — не мужчины и не женщины и что я пойму это, когда вырасту.

В общем, жизнь у меня была совсем неплохая.

А потом настал день, который я никогда не забуду; в тот день я сказал маме, что хочу есть, а она не обратила на мои слова никакого внимания. Раньше, когда я говорил ей, что проголодался, она тут же вставала из-за машинки и давала мне чего-нибудь поесть, а на этот раз она не сказала ни слова и продолжала шить. Я не понимал, в чем дело, и какое-то время сидел и смотрел, как бабочка-шелкопряд выползает из своего кокона, а потом опять повторил, что хочу есть, но, вместо того чтоб дать мне чего-нибудь, мама сказала, что мы пойдем гулять.

Я ничего не понимал, а мама сказала, чтоб я не задавал ей никаких вопросов, и я молчал, да мне ничего другого не оставалось, только что наблюдать, как она берет нашу Библию, завертывает ее в бумагу и перевязывает коричневый пакет бечевкой. Я все же обрадовался ее желанию взять меня с собой погулять и только еще разок напомнил ей, что хочу есть, но она надела шляпу, причесала меня, и мы вышли на улицу. Я хотел помочь ей нести Библию, но мама сказала, что она слишком тяжелая.