Избранное

А через несколько дней вылупилось двенадцать цыплят, и лишь из одного яйца ничего не вылупилось. До сих пор для меня загадка: было ли это то яйцо, что все время выглядывало из-под курицы, и вправду ли оно негодное. Брат говорил, будто курица знала заранее, что одно яйцо негодное, потому и не хотела его греть. Может, он и прав. Ребенок ведь вроде курицы. Он знает то, чего не знают взрослые, только, когда сам становится взрослым, он все это забывает.

Дернуть кошку за хвост

На днях соседский мальчишка дернул мою кошку за хвост. Я решил отвлечь его внимание от кошки и спросил, что он любит на свете больше всего. Мальчишка ответил: «Пирожные». Тогда я спросил его, а может, он любит дергать кошек за хвост? Он ответил, что любит. Славный малыш. А потом он сказал: «Дай мне пирожное! Дай! Дай! Почему ты не даешь мне пирожное? Почему? Почему ты не даешь мне пирожное?»

Да, пожалуй, Вордсворт был не прав, когда назвал ребенка отцом мужчины. Впрочем, кто знает. Я принялся расспрашивать знакомых, любят ли они пирожные больше всего на свете. И любят ли они дергать кошек за хвост? И все эти милейшие люди, как один, воскликнули: «Какая чушь!» Никто из них не сказал, что любит дергать кошек за хвост, и все они назвали тьму вещей, которые любят больше пирожных. Но удивительно, мне показалось, будто то, что они назвали,— это те же пирожные. И еще у меня почему-то мелькнула мысль, что мои знакомые и до сих пор не прочь подергать кошку за хвост. А правда — это останется между нами,— вам иногда хочется дернуть кошку за хвост? И хочется порой проникнуть в витрину кондитерской, когда ставни на ней закрыты?

А ведь я вполне серьезно. Разве можно руководить Лигой Наций, когда мысли твои вертятся вокруг пирожных да еще того, как бы дернуть кошку за хвост? Я просто уверен, что многим и многим следует молиться только так: «Господи, дай мне пирожное! Дай! Дай! Почему ты не даешь мне пирожное? Почему? Почему ты не даешь мне пирожное?»

Мальчик

Ко дню рождения, когда мне исполнилось двенадцать, отец обещал подарить мне краски.

— Если будет себя хорошо вести,— сказала мама.

Я ничего не ответил. Только, по обыкновению, громко шмыгнул носом. Без этого было не обойтись.

— Высморкайся,— сказала мама.

Я считал дни, оставшиеся до желанного срока, и тянулись они так медленно, что мне казалось, я состарюсь, прежде чем он наступит.

Когда оставалась неделя, я решил: пора напомнить отцу о красках, а вдруг он забыл. Но вышло так, что я не напомнил ему — в тот день после школы я разбил окно в нашем сарае. Это я сделал не впервой и, конечно, не нарочно.

Последний раз это случилось так давно, что об этом все позабыли. Так мне казалось, хотя я ясно помнил, что мне обещали порку, если это повторится. Поэтому было приятной неожиданностью, когда и на сей раз отец только пообещал меня выпороть.

Мне стало здорово не по себе. Как мог я при таком положении вещей напомнить отцу о красках? Но если, решил я, он забыл одно обещание, то легко забудет и другое.

Казалось, прошло тыщу лет, и вот однажды утром мне наконец исполнилось двенадцать. Нет слов описать, как было все чудесно! За завтраком мама подарила мне полдюжины носовых платков и сказала, что в двенадцать лет ни один приличный мальчик не ходит без чистого носового платка. А отец пообещал, что вечером принесет мне краски.

И вот в этот самый день после школы я стрелял во дворе из рогатки, и только выстрелил в дрозда, сидевшего на кусте крыжовника, как, знаете, что случилось? Я промазал.

Мама услышала шум и вышла из кухни.

— Ты помнишь, что говорил тебе отец? — сказала она и вернулась на кухню.

Когда отец пришел с работы, я лежал у себя в комнате на кровати. Я слышал, как он поставил велосипед в сарай, а потом они с мамой о чем-то разговаривали на кухне. Вскоре мама позвала меня обедать.

Я пошел. Отец, как обычно перед ужином, просматривал газету. Я сел за стол, и мы начали есть, я молчал, и отец с мамой тоже почти не разговаривали. А на столике со швейной машиной я увидел коробку с красками, завернутую в коричневую бумагу.

Пообедав, отец закурил трубку и указал на коробку.

— Вот твои краски,— сказал он.

— Сначала помоги мне с посудой,— сказала мама.

Но тут я увидел, что отец зажег свечу и пошел во двор вставлять новое стекло в сарае, и, положив кухонное полотенце, я побежал за ним.

— Я подержу свечу, папа,— сказал я.— Вот тебе лобзик, папа.

Я изо всех сил старался помочь ему, уж поверьте. Я так старался, что он даже рассердился и велел пойти помочь матери.

Вечером я нарисовал падающего на землю дрозда; перья у птицы летят во все стороны, а в глазах страдание. Это потому, объяснил я папе и маме, что я подстрелил ее из рогатки.

Но ни на отца, ни на мать мой рисунок не произвел особого впечатления.

— Тебе уже полчаса как пора быть в постели,— сказала мама.

Мне хотелось сказать ей, что вовсе не полчаса, а только двадцать пять минут, однако при отце я не рискнул.

Но уже на следующий день, стоило отцу услышать, как я пререкаюсь с мамой, он задал мне такую трепку!

Два мира