Избранное

Когда Тэд перебрался ко мне, он с собой привел и собаку. Собака как собака — ничего особенного, но Тэд страстно был к ней привязан. Ночью она спала у него в ногах; я же с ней мирился только потому, что она спасала нас от крыс. А потом собака попала под автобус, и это был конец. Тэд здорово переживал, правда, он был не из тех, кто жалуется. Он и о неприятностях с женой тоже ничего не рассказывал. А ведь сколько мужчин не прочь поболтать об этом, правда женщин еще больше. Жена Тэда точь-в-точь из таких. Она иногда приходила к нам за деньгами, только Тэд, едва завидит ее на дорожке, тут же норовит смыться, правда не всегда успевал. Ну а если не успевал, то смывался я — пусть уж сами разбираются. Но обычно Тэд предчувствовал, что она придет, и смывался заранее, и тогда миссис Уаттс говорила со мной. В общем-то, она была ничего, приятная такая женщина, только, как говорится, очень уж раздражительная. И больно разговорчивая. «Тэд все спускает на выпивку,— говорит,— только беда не в этом, все дело в собаке. У мужчины на первом месте должна быть жена. Ну завел бы он себе другую женщину — я не против. Но собаку! Это ж с ума сойти!» Что ж, и я не очень-то понимал Тэда и потому жалел миссис Уаттс. Но и Тэда я тоже жалел и, когда собака сдохла, ничего не сказал миссис Уаттс, только подумал: собаки больше нет, может, все у них наладится.

Но не тут-то было: прошло несколько дней, и Тэд заявился домой с кенаром — само собой, вскоре он души в нем не чаял. Я чуть не подумал, что у Тэда неестественные наклонности, хотя, наверное, все же нет; потому как однажды вечером, когда пришли ребята и мы все были немного навеселе, Тэд рассказал нам, что в одно время его жена держала рыбную лавку и торговать в ней наняла девчонку — за фунт в неделю. «Один срам стоил этих денег,— сказал Тэд.— Жена все причитала: фунт в неделю — огромный убыток, ну а по-моему, девчонка этих денег стоила». Мы тут, конечно, не выдержали и обозвали Тэда грязной свиньей. Чего удивляться, что жена его выгнала.

Так вот, о кенаре. Тэд души в нем не чаял. Прямо боготворил. Правда, что ни говори, пел кенар замечательно. По утрам Тэд даже на работу опаздывал — беседовал с кенаром да проверял, все ли у него в порядке, и еще платил соседской девчушке шестипенсовик в неделю, чтобы она, если вдруг пойдет дождь, убрала клетку в комнату. А вернется Тэд с работы домой — помощи от него не жди: сядет и забавляется с птичкой, и больше ему ничего не нужно. Не раз обзывал я его идиотом, а ему хоть бы что. Уж и обед готов, зовешь его к столу, а он ни в какую — все со своей птичкой забавляется.

И вот еще что. Стоило кому проявить к птичке особый интерес, Тэд просто из себя выходил. Правда, ко мне это вроде не относилось, ну да я сам решил: лучше держаться от нее подальше. Но особенно Тэд злился, если вокруг кенара собиралась целая компания. Бывало, изредка по вечерам придут к нам ребята, те, что работали с нами, и мы «поим младенца». У нас была большая оплетенная бутыль, которую мы называли младенцем, и мы всякий раз бросали жребий, кому бежать в лавочку «поить младенца». И тут очень кстати оказывался старый чемодан, что Тэд притащил с мусорной свалки. Так вот, в те вечера, когда мы «поили младенца», Тэд просто места себе не находил. А все потому, что стоило ребятам пропустить стаканчик, и они сразу лезли посмотреть на спящего кенара. Поднимут потихонечку тряпицу, которой Тэд накрывал клетку на ночь, заглянут под нее, а там кенар: стоит на одной ноге, голова спрятана под крылом, перья распущены. И что всего удивительней — спит: вокруг гвалт, накурено, а он спит. Стоит, чуть покачиваясь на одной ноге, а ребята спорят, почему он качается: одни говорят — из-за сердцебиения, другие — чтобы удержать равновесие. А Тэд просто из себя выходит: оттаскивает их от птички, оттаскивает и, если кто сильно задерет тряпицу и разбудит бедняжку — чего обычно не миновать,— страшно злится.