Избранное : Феноменология австрийской культуры

Поздние исторические драмы Грильпарцера, несомненно, глубже драм 1820-х годов, даже и такого шедевра, как «Король Оттокар». Проблема исторической судьбы из его мифологических драм пронизывает здесь исторические сюжеты и прибавляет к ним много новых граней. «Либусса» — это меньше всего драма о начале чешской государственности, но, гораздо более, аллегория исторического срыва, совершающегося в современности. Это — отрыв человечества от природы и утрата человеком все той же жизненности как непосредственной полноты жизни. Но вот что ново у Грильпарцера, — эта историческая ночь, которая охарактеризована тут многообразно, а не так коротко, как в ранних драмах, она уже теперь не вечна, но, непонятно, как и почему человечество ожидает в будущем еще новый подъем, новое обретение рая, но отнюдь не возвращение былого. Вот что ждет человечество в бесконечно далеком будущем:

Und haben sich die Himmel dann verschlossen,

Die Erde steigt empor an ihren Platz,

Die G"otter wohnen wieder in der Brust,

Und Menschenwert heisst dann ihr Oberer und Einer. (IV, 156).

И если небеса засучишь,

Земля займет их место, и боги вновь поселятся в душе, и первый, высший среди них — ценность человека.

Пока же — «Ночь тяжело легла на землю».

Тут, в единственном этом случае у Грильпарцера, можно было бы говорить о чем-то подобном философии истории: историческое падение человечества Грильпарцер образно сравнивает с грехопадением, историческое существование — это ночь, будущее же

— это новый рай. Но это настолько традиционная триада христианской философии истории, и не в этом состоит оригинальность. Для самого Грильпарцера новое — в том, что будущее благо не может родиться иначе, как из самого зла. Ведь и король Премислав (Пржемысл) — не кто иной, как настоящий наследник Язона, и о нем Либусса может сказать, что он так долго вдумывал себя в бога, что, наконец, стал сам богом для себя. И вообще человечество: оно отведало запретного плода и теперь хочет кормиться только им одним, и люди во что бы то ни стало стремятся обосноваться в чужом и хотят стать чужеземцами в своем собственном доме. Себялюбие делается сущностью человека, полезность — алтарем. Но вот из этой ситуации, действительно, нет никакого утопического выхода, а есть только один выход — погрузиться в эту ночь. Ведь не что иное, а именно эта ночь обещает в будущем единение, но уже не возвращение старых богов, — человек сам сделается богом, а земля — небом. И коль скоро это так, человек вынужден взять на себя все, что несет с собой ночь. До сих пор, то есть до падения, человек живет в единении со всем космическим всебытием, каждый человек — это «он сам», в человеческом же общежитии печать каждого стирается — людей много, но все они будут одинаковы. Все, что возникло с течением времени, естественно и потому правомерно, — теперь же люди все исследуют и проверяют, от всего требуют отчета; они могут строить теперь только на основе разрушенного ими естественного склада вещей. Значит, эта история — это безграничный пессимизм, но в то же время в нем есть и просвет.

Этот отголосок теологической концепции истории в «Либуссе» — это, скорее, миф для Грильпарцера, миф, поправкой и дополнением к которому является «Братская рознь в доме Габсбургов», содержащая, может быть, лучшие из написанных Грильпарцером страниц. «Предсказания» этой драмы лишены той всеобщности, что прорицания Либуссы, однако это опять поворот к настоятельному испрашиванию реального хода исторических событий — в том, что возможно в них, что приходит с ними и что грозит изнутри этого скрытого движения вещей.

Действие пьесы происходит накануне Тридцатилетней войны, и эта идея порядка, который тут подвергается величайшей опасности, — она словно перешла сюда из «Короля Оттокара», от Рудольфа I в той пьесе к Рудольфу II в этой. Но, на основе подобного, как много произошло перемен! — не осталось и следа от прежнего блестящего пафоса этой иерархии, — в новой драме берет верх почти уже толстовская идея невмешательства в историю:

Damit ich lebe, muss ich mich begraben,

Ich w"are tot, lebt ich mit dieser Welt.

Und dass ich lebe, ist von Nutzen, Freund.

Und bin da? Band, das diese Garbe halt,

Unfrichtbar selbst, doch n"otig, weil es bindet.

Mein Name herrscht, das ist zur Zeit genug.

Glaubst: in Voraussicht lauter Herrschergr"ossen Ward Eibrecht eingef"urt in Reich und Staat?