Избранное. Философия культуры

Фиксировать этот поворот хронологически представляет собой биографический и поэтому далекий от моей задачи интерес, тем более что – как уже неоднократно отмечалось в характеристике духовного облика Гёте – решающие мотивы его жизни подготовлялись задолго до того времени, когда они начинают господствовать; но после этого мотивы предшествующей эпохи отнюдь не отмирают, а время от времени продолжают звучать. Это как бы то средство, благодаря которому его натура сохраняла при всех своих невероятных изменениях столь же невероятную непрерывность в своем развитии. То, что он в глубокой старости определял как «повторную зрелость», внезапное проявление плодотворности молодости, не что иное, как особенно яркое выражение этой категории, перенесенной из содержательной сферы в функциональную: из возвращения содержаний ранних времен в возвращение их сил и ритмов, без сохранения которых не могли бы, впрочем, вернуться и первые. Вся его жизнь проходит в сущности под знаком «повторной зрелости», которая лишь иногда переходит из хронического состояния в острое. И она обладает подобием и в другом временном измерении, для которого только не найдено столь же меткое определение: предвосхищение состояний и мыслей, относящихся по своему содержанию к контексту более поздних периодов. Подобно тому как сущность жизни вообще состоит в том, что в настоящем содержится в механически невыразимом единстве прошлое и будущее, для Гёте, прожившего наиболее чистую жизнь как таковую, момент настоящего простирался в прошлое и будущее – это было формой процесса этой жизни, ее динамики, для которой продолжающееся прошлое и предвосхищаемое будущее были лишь выражением, выявляемым в ее содержаниях, и, быть может, служили основой веры Гёте в бессмертие. В этой вере также очень характерно выражено рассмотренное здесь изменение в направленности его жизни. В знаменитом изречении, к которому мы еще вернемся, Гёте выводит «уверенность в продолжении нашего существования» из «понятия деятельности»'. «Если я до конца моей жизни неустанно действую, природа обязана предоставить мне другую форму существования» и т. д. Однако более чем за полстолетия до этого он пишет: «В том, что в людях столько духовных задатков, которые они не могут развить при жизни и которые указывают на лучшее будущее, на гармоническое существование, – в этом, друг мой, мы согласны». Мотив в обоих высказываниях один: требование будущего, чтобы настоящее могло актуализировать в нем то, что в нем содержится, но остается неразрешенным и неосуществленным. В молодости задача будущего – продолжить настоящее в «гармоническом бытии», в совершенстве существования, в эмоционально «лучшем»; в старости речь идет о деятельности, действии, основа бытия которого как бы исчезает и которое не проявляет интереса к качественным последствиям своего чувства.