Избранное. Исторические записки

Как мы видели, дело было не совсем так; не было ни этой стройности убеждений, ни этой успокоенности. В совершенствование человечества, то есть в инстинкт и поступательную силу добра, Толстой хотел и пытался верить, но уверенности не имел, чем и мучился беспрестанно; в ценность искусства действительно верил крепко, но характер этой ценности был ему неясен, то есть нерешенным оставался вопрос, как действует на людей красота специально в смысле добра; и потому Толстой в этом смысле практически не доверял красоте и не решался быть «чистым» художником, а старался примешивать к искусству прямую проповедь добра; в общем же страстно и упорно силился выяснить для себя как раз, что хорошо, что дурно.

Эта внутренняя работа носила в целом тот же характер, как у всякого человека, но форму приняла своеобразную, и сверх того отличалась напряженностью, соразмерной с исключительным объемом духовных сил Толстого.

Среди многообразия собственных чувствований, непосредственно возникавших изнутри или провоцируемых внешним миром, среди противоречивости идей своих и воспринятых извне, Толстому надо было, как всякому человеку в молодости, найти материк своего духа, чтобы приобрести внутреннюю устойчивость. Человек в опыте как бы испытывает на подлинность всевозможные категории душевных сил, реакций, отношений, и каждый раз бессознательно отмечает про себя степень универсальности и успешности вовне, степень полноты и удовлетворенности в себе, к каким приводит его та или другая форма или сторона его мироотношения. Эта работа совершается всецело в переживаниях, она по существу эмоциональна; метафизический склад личности как бы непрерывно выпускает из себя щупальцы, чтобы путем проверки их на опыте определить наконец, что в личности – ее настоящее ядро, и что в ней подвижно, временно или случайно. Так человек постепенно через опыт находит себя; в конце концов, его мироотношение непоколебимо упрочивается на подлинных, врожденных основах его духа и в этих частях становится твердыней адамантовой крепости. Это и есть природная истина данной личности, нравственный скелет человека. Кто мыслит, тот по мере нахождения себя в опыте находит или вырабатывает себе и такой состав сознательных идей, который в общем базируется именно на врожденных основах его личности; такие органические идеи безраздельно владеют волей человека и отличаются чрезвычайной устойчивостью, тогда как идеи, слабо базированные в личности, слабо влекут за собой и волю. Человеческий ум по своей природе не исключительно личен, а гостеприимен в высшей степени; практически каждый человек к известному возрасту находит себя в опыте, умозрительно же лишь очень немногие люди обладают нужным запасом собственных основных идей; большинство людей пробавляется пестрой смесью своих недоношенных и чужих органических идей, что является причиной бесчисленных колебаний, непоследовательностей и душевных страданий как в личной, так и в общественной жизни. Толстой был один из тех редких людей, героев в карлейлевском смысле, которые не только с незаурядной страстностью ищут определить себя в опыте, но и по мере себя-нахождения ищут найти себя в своем сознании и с отвращением отбрасывают всякую не в их «я» зачатую идею, как негодную ветошь. А там, где процесс самоопределения совершается сразу в обеих сферах – и в чувстве, и в сознании, – там он чрезвычайно усложняется взаимным захлестыванием еще зачаточных и неочищенных форм, то есть чувств и идей еще недостаточно проверенных на личную подлинность. Так было и с Толстым. Общие контуры его подлинной личности видны в нем уже очень рано, раньше, чем у большинства людей, но в частности он долго отыскивал свои основы и шел путем бесчисленных противоречий и ошибок, отравлявших его существование. Он вспахивал свое поле честно и упорно, не жалея труда, как верный работник на Божьей ниве.