Избранное. Исторические записки

^2* Фехнер Густав Теодор (1801–1887), немецкий физик, физиолог, психолог, философ, писатель-сатирик, основатель нового направления в психологии – психофизики и один из основателей экспериментальной эстетики; в 1834–1840 гг. профессор физики Лейпцигского университета, оставил кафедру из-за болезни и частичной слепоты.

^3*  См.: Достоевский Ф.М. Дневник писателя. 1876. Декабрь. Гл. 1. III. Голословные утверждения.

В «Дневнике писателя» за 1876 г. (а не за 1873, как указано в тексте) автор «касается основной и самой высшей идеи человеческого бытия – необходимости и неизбежности убеждения в бессмертии души человеческой. … без веры в свою душу и в ее бессмертие бытие человека неестественно, немыслимо и невыносимо. …

Без высшей идеи не может существовать ни человек, ни нация. А высшая идея на земле лишь одна и именно – идея о бессмертии души человеческой, ибо все остальные "высшие" идеи жизни, которыми может быть жив человек, лишь из нее одной вытекают. …

Я даже утверждаю и осмеливаюсь высказать, что любовь к человечеству вообще есть, как идея, одна из самых непостижимых идей для человеческого ума. Именно как идея. Ее может оправдать лишь одно чувство. Но чувство-то возможно именно лишь при совместном убеждении в бессмертии души человеческой». (Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 24. Л., 1982. С. 46, 48, 49).

^4*Вернер И. Тип Кириллова у Достоевского // Новый путь. 1903. № 10–12. М.О. Гершензон писал об этой статье в «Обзоре журналов», опубликованном в «Научном слове» (1903. Кн. 10).

Вернер Ипполит Антонович (1852–1927), статистик, экономист, писатель, драматург (под псевдонимом Ип. Антонович), автор ряда статей религиозно-философского содержания.

Литературное обозрение [О Шиллере]

Свою исповедь пред братом Алешей Дмитрий Карамазов начинает этими шиллеровскими стихами:

Робок, наг и дик, скрывался
Троглодит в пещерах скал,
По полям номад скитался
И поля опустошал;
Зверолов с копьем, стрелами
Грозен бегал по лесам…
Горе брошенным волнами
К неприютным берегам!

С олимпийския вершины

Сходит мать Церера вслед
Похищенной Прозерпины:
Дик лежит пред нею свет:
Ни угла, ни угощенья
Нет нигде богине там;
И нигде богопочтенья
Не свидетельствует храм.

Плод полей и грозды сладки

Не блистают на пирах,
Лишь дымятся там остатки
На кровавых алтарях;
И куда печальным оком
Там Церера ни глядит —
В унижении глубоком
Человека всюду зрит^1*.

Он почти только об этом и думает, Дмитрий Карамазов, – об униженном человеке, – и в самом глубоком позоре разврата он каждый раз вспоминает это стихотворение о Церере и о человеке. Казалось бы, зачем? Ведь оно никогда не исправляло его, потому что он – Карамазов, и потому что мудрено исполнить шиллеровский завет:

Чтоб из низости душою
Мог подняться человек,
С древней матерью-землею
Он вступил в союз навек^2*

.

Но как узнать древнюю мать, когда в мире все загадка? «Я иду и не знаю: в вонь ли я попал, и позор, или в свет и радость». И все-таки Дмитрий Карамазов не может забыть этих стихов, как и другого стихотворения Шиллера – An die Freude[40] ^3*; непостижимая сила влечет его к Шиллеру, как былинку к солнцу, – и он сам объясняет, почему: “Пусть я проклят, пусть я низок и подл, но пусть и я целую край той ризы, в которую облекается Бог мой; пусть я иду в то же самое время вслед за чортом, но я все-таки и твой сын, Господи, и люблю тебя, и ощущаю радость, без которой нельзя миру стоять и быть». Его мятущейся душе нужно это убежденное свидетельство, что человек прекрасен, и что радость – закон бытия, эта декларация неотъемлемых прав человека, которую он находит у Шиллера. Что́ для Дмитрия Карамазова мечта, страшно далекая, и может быть даже вовсе неосуществимая, но без которой жить нельзя, то для Шиллера – непреложный закон; и как ни наивен в сравнении с Дмитрием Шиллер, конечную цель они оба видят в одном.

Здесь схвачена самая сущность поэзии Шиллера. Это царственное презрение к эмпирической действительности с ее уродством и злом; эта непоколебимая уверенность, что свобода, красота и счастье составляют единственную реальность в мире, тайно и в малых долях живут во всяком человеке; это какаято ultima ratio[41] человеческого духа, та неуловимая грань, где поэзия сердца соприкасается с религиозной верою. В «Вильгельме Телле» есть удивительные строки, как бы резюмирующие всё творчество Шиллера.