Избранное. Молодая Россия

Прошло всего два с половиной месяца с тех пор, как Печерин уехал из Петербурга. Он еще с нежностью вспоминает о друзьях и о ней и пишет письма объемом в тетрадь, но его чувства спокойны. Его огорчает отсутствие писем: ни одного письма за все время! «Жестоко не иметь так долго от вас известий! Как процветает наша пятница? Как живут и развиваются мои юные друзья, исполненные свежей, поэтической жизни? Как уживаются их (или лучше наши) прекрасные идеалы и надежды с враждебною действительностью? Как распускаются и благоухают нежные цветы Смольного монастыря? И наконец, – скажите мне что-нибудь о вечерах у Буссе! И наконец, – Александр Васильевич, отдайте мой поклон и мой сердечный вздох всему прекрасному в Петербурге, всем моим сладостным пиитическим мечтам. Было время!

Среди Граций, игр и пляски,
С Музой жил я в тишине,
И подчас живые глазки
Улыбались в танцах мне.
Песни легкие слетали
С цитры скромной и простой,
И друзья рукоплескали
Песням Музы молодой.
А теперь моя цевница
На стене, в пыли висит;
Май прошел – весны певица,
Пригорюняся, молчит».

Этот первый семестр – медовый месяц заграничной жизни Печерина. Он страстно наслаждается – ему там «новы все впечатленья бытия»{611}. Он впервые ощущает ту легкость существования, которую чувствует иностранец, временный обитатель страны, не связанный с нею никакими житейскими узами. Как ребенок тешится невиданной игрушкой, так он упоен частностями этой более свободной и более изящной, нежели русская, а главное – новой, невиданной жизни: и деликатной беседой с соседом по табль-д’оту, и толпою студентов в университетском саду, и улицами, и лицами, и вещами. И это еще не все – это только внешность, преддверие храма; а там, внутри, – святилище, где раздается голос самой Истины. Его дух ширится, растет, свежеет с каждым часом – ему самому так кажется, и он благоговеет перед жрецами Истины и ликует.

В эти первые месяцы за границей он живет всем существом. Темное облако, временами мрачившее его жизнерадостность в Петербурге, точно сошло с небосклона: все залито солнцем, и в лучах этого солнца побледнело и сознание, что ветхий мир нуждается в обновлении, и тяжелое чувство собственной обреченности. Но это, разумеется, не надолго: «Они проснутся, погоди!»{612}

После майского письма к Никитенко у нас больше нет писем Печерина до конца семестра. Весенний семестр кончался тогда в Берлина 1 августа. Предстояло 3–3½ месяца свободных. План давно был готов: в путь, на волю, в широкий, свободный, роскошный мир! В ушах звучало Шиллеровское:

Wandern und streifen
Die Welt entlang…
Frisch in die Weite,
Flbchtig und flink!..[341]

{613}

Исполнилась еще одна мечта, может быть самая пламенная. Много лет спустя, в 1869 году, Печерин, прочитав «речь» Никитенко о Ломоносове, писал Никитенко: «Помните ли, что в наше время давали в Большом театре русский водевиль Ломоносов или рекрут-стихотворец{614}. Вы не можете себе вообразить, до какой степени я увлекся этим водевилем. Мне хотелось, подобно Ломоносову. Странствовать пешком, искать приключений, быть практическим поэтом. Оно и в действительности так осуществилось, и даже больше, чем я желал. Вот вам и Судьба! и вот из каких нитей ткутся ее ткани!» Это была «опера-водевиль в трех действиях», сочинение плодовитого кн. А. А. Шаховского – бойкая, эффектная на сцене пьеса, где Ломоносов – воплощение благородства и патриотизма – поминутно декламирует свои русские оды, и немецкие поселяне не только слушают их, но и понимают и весьма хвалят. Здесь изображен известный эпизод из жизни Ломоносова – его завербование в солдаты прусскими вербовщиками; в пьесе тиролец Михель, с которым Ломоносов вместе шел из Марбурга и которому имел случай оказать великодушную услугу в пути, доставляет ему возможность бежать от вербовщиков. Водевиль полон куплетов, которые пелись под музыку, «собранную из разнонародных песен, маршей и вальсов, аранжированную для оркестра г. Антонолини»{615}. Здесь на сцене пред поклонниками Шиллера воочию проходили те чарующие картины романтического немецкого быта, которые они знали только из чтения: деревенский трактир «под вывеской розы», беззаботные вагабунды[342], легкие нравы, живописные костюмы. Вербовщики поют:

Жизнь счастливая, конечно,
Петь, любить и воевать,
Нынче день провесть беспечно
И о завтра забывать…

Тиролец Михель рассказывает о своем путешествии с Ломоносовым: