Избранное. Проза. Мистерии. Поэзия

Статья «О разуме» появилась в качестве предисловия к подборке текстов Жана Жореса о социализме [59]. Как это часто бывало у Пеги, его предисловие выросло в самостоятельную работу.

В ней Пеги определяет, чем разум не является, оспаривая прежде всего ту мысль, что разум есть единственный критерий опыта, божество, которому следует приносить в жертву все другие виды познания.

Такой «рационалистически» понимаемый разум Пеги считает источником тоталитаризма и государственных режимов всеобщей подозрительности, тогда как разум должен утверждаться не через насилие, а через служение и свободу.

Здесь Пеги, исходя из установок «свободолюбивого» социализма, ставит вопросы, нежелательные для сторонников парламентарной демократии.

К этим же темам, но с еще большим уклоном в политику обращена работа Пеги «Политический анархизм», в которой объединены три лекции, прочитанные им в Высшей школе социальных наук в 1904 г.

[ Разум (и журналисты) ]

Это обычный трюк журналистов — науськивать все свободы, все вольности, все бунты и, в сущности, все власти, чаще всего раздираемые противоречиями, против официальной правящей власти. Мы простые граждане,— повторяют они. Они хотят тем самым соединить все привилегии власти со всеми правами свободы. Но истинный свободолюбец умеет опознавать власть повсюду, где она свирепствует; и нигде она так не опасна, как там, где принимает обличье свободы. Истинный свободолюбец знает, что реально существует правительство газет и митингов, власть журналистов и площадных ораторов, как существует правительство кабинетов и собраний, власть министров и парламентских ораторов. Истинный свободолюбец остерегается правительств официозных точно так же, как правительств официальных. Ибо популярность тоже есть форма правления, и не самая безобидная. Разум не вербует себе поклонников. Журналист, играющий министерствами и представляющийся простым гражданином, неприемлем. Это тоже двуличность, и это слишком удобно.

Когда журналист фактически осуществляет власть в своей области, когда у него есть армия верных читателей, когда он влечет этих читателей за собой с помощью напора, смелости, превосходства — военных средств, с помощью таланта, вульгарного средства, с помощью лжи, средства политического, и когда журналист становится настоящей силой в государстве, когда у него есть читатели точно так же, как у депутата есть избиратели, когда у журналиста

есть читательский округ, нередко гораздо более обширный и надежный, — тогда он не может вести с нами двойную игру, не может хныкать. В великой битве сильных мира сего он не может наносить устрашающие удары именем своей силы и одновременно представлять себя простым гражданином, когда получает ответные удары противоборствующих сил. Тот, кто отказывается от разума ради нападения, не может взывать к разуму для защиты. Это будет непростительная измена и опять же двурушничество.

Разум не произрастает из террора, который есть крайняя форма силы. Разум не произрастает из подозрительности, которая есть скрытая форма террора. Режим террора, будь это террор власти или террор популярности, не менее властный, даже если этот режим возводит алтари разума, и особенно если он возводит алтари разума, — это не режим разума. Режим подозреваемых, когда применение применяемой силы таинственно усиливается страхом возможного применения силы, даже если подозреваемые — враги разума, и особенно если подозреваемые — враги разума, режим подозреваемых наиболее противоположен разуму. Но для разума опасен не только официальный режим подозреваемых, усиливающий официальный террор. Еще более опасен, более отвратителен, более враждебен, более ненавистен для разума официозный режим подозреваемых, такой, какому подвергает нас власть прессы. Ни клеветнические доносы, ни бездоказательные утверждения к разуму отношения не имеют. Разум — не полицейский. Он не служит в полиции прессы точно так же, как не служит в полиции государства.