Избранное: Романы, рассказы

Слово это, «подражание», — короткий призыв из «ниоткуда» — указало мне путь, на который я, не задумываясь, ступил. Приняв ту же самую позу, что и статуэтка, я поднял руки над головой и опустил кисти так, чтобы кончики пальцев касались макушки.

Ничего не произошло.

Никаких изменений, ни вокруг, ни во мне.

Чтобы не ошибиться, я пригляделся к фигурке повнимательнее и заметил, что глаза ее были закрыты, как будто она спала.

Тут мне все стало ясно, и я отложил свои упражнения до вечера. С наступлением темноты я остановил часы и лег в кровать, приняв позу статуэтки.

Прошло несколько минут, но уверен — я не заснул.

Вдруг где-то внутри меня послышался гулкий звук, какой бывает, когда большой камень катится в пропасть.

Мое сознание, казалось, понеслось вслед за ним по огромной, небывалых размеров лестнице, перепрыгивая сначала через две, потом четыре, восемь и более ступенек; теми же гигантскими скачками удалялись от меня воспоминания о жизни, и призрак смерти наконец всецело завладел мной.

Что произошло потом, я не скажу, об этом не говорят.

Нам трудно поверить, что древние египтяне и халдеи^{32} обладали магическим секретом, тайной, которую охранял Урей^{33}, и ни одна живая душа из тысяч посвященных ее не выдала.

Нет такой клятвы, думаем мы, которую бы не нарушали!

Так думал и я, но в тот момент мне стало ясно все.

Это просто не укладывается в человеческом сознании, где восприятия выстраиваются последовательно, и не клятвы связывают языки, ведь стоит тебе только подумать об этом здесь, в нашем мире, как гадюки жизни уже вонзают свои ядовитые зубы тебе в самое сердце.

Потому и хранят эту тайну, что она сама себя хранит и останется тайной до тех пор, пока существует мир.

Но все это, впрочем, лишь косвенно относится к тому сразившему меня удару, от которого мне уже не суждено оправиться. Даже внешнее течение судьбы человека меняется, стоит ему только на мгновение преступить грань земного познания.

Я — живое тому свидетельство.

С той самой ночи, когда мне удалось выйти из своего тела — по-другому сказать просто не могу, — жизнь моя сошла со своей орбиты, и мое, некогда такое спокойное, существование превратилось в круговорот необъяснимых, кошмарных событий, устремляющих меня к одной непонятной, таинственной цели.

Будто чья-то дьявольская рука упорно ведет меня за собой, оставляя все меньше времени на передышки и создавая на пути леденящие душу картины, которые с каждым разом становятся все ужаснее. Медленно и осторожно ведет она меня к какому-то новому, до сих пор не известному виду безумия, не ведомому и не заметному человеку постороннему, знакомому лишь самой жертве этой мучительной пытки. На следующий же день после моего эксперимента я стал испытывать такие ощущения, которые поначалу принял за обман чувств. Среди повседневного шума мне слышались странные, резкие, пронзительные звуки, я стал замечать яркие краски, до сей поры мне не известные. Загадочные существа, неслыханные и невиданные, вырастали вдруг передо мной темными расплывчатыми силуэтами, совершая таинственные, загадочные действия. Они то меняли свою форму, то вдруг прикидывались мертвыми, а потом длинными слизистыми червяками сползали по водосточным трубам или же, словно обессилев, угрюмо сидели в темных подъездах домов.

Это состояние обострения чувств не проходит ни на минуту — оно может только убывать и расти, как луна.

Постоянное же отсутствие интереса к роду человеческому, чьи надежды и чаяния долетают теперь до меня словно издалека, свидетельствует о том, что душа моя, в сущности, все еще бродит по тому темному пути — все более и более удаляясь от людей. Если поначалу я всего лишь следовал наполнявшим меня робким предчувствиям, то теперь, как запряженная лошадь, покорно иду той дорогой, куда направляют меня невидимые поводья. Однажды ночью я вскочил с постели и пустился бродить по узеньким улочкам Малой Страны^{34}, ради одного только фантастического впечатления, которое производят в это время суток старинные дома.

Нет на свете более жуткого места, чем этот район.

Здесь не бывает ни дня, ни глубокой ночи.

Бледный, неясный свет фосфорическим туманом выползает откуда-то со стороны Градчан^{35} и струится на крыши домов.

Свернешь в переулок — и видишь впереди мертвую темноту, но вдруг из оконной щели вырывается призрачный тонкий луч и длинной, беспощадной иглой пронзает глаза.

Из тумана вырастает дом — с обрубленными плечами и вдавленным лбом, — словно околевшее животное, вперившее взгляд пустых глазниц чердачных окон в темное ночное небо.

Дом рядом изо всех сил тянет шею, чтобы заглянуть слюдяными окошками на дно колодца: там ли еще сын ювелира, утонувший сто лет назад. А если пойдешь дальше по неровной мостовой и резко обернешься, то готов поспорить, что из-за угла вслед тебе будет смотреть отвратительное, рыхлое лицо, но не на высоте плеч — нет, гораздо ниже, там, где обычно бывает голова у больших собак…

На улицах ни души.

Мертвая тишина.

Дома угрюмо поджали деревянные губы своих ворот. Я свернул в Тунский переулок, ведущий к дворцу графини Морцин.